Коди пробирается в дом тихо, как вор, хотя в этом нет никакой необходимости, — Ворон давно назвал свое жилище их общим. Коди помнит, как сейчас — слова: "Мои двери всегда открыты для тебя", — движение губ: распахивание, чтобы выпустить эту фразу как птичку из клетки, и мягкое перетекание в улыбку после, — и при этом неизгладимую грусть, застывшую в кристально-голубых глазах первородного, как будто он уже видел перед собою всю туманную гряду тех лет, что пройдут между этим приглашением и тем, как Койот снова переступит порог его обители. В этом, наверное, и заключалась вся краеугольная разница между ними: Ворон всегда смотрел куда-то далеко и вглубь, в прошлое или будущее, выпадая из настоящего, Коди же, напротив, жил преимущественно одним лишь текущим моментом. У него словно вовсе не было будущего— пока оно не становилось достоянием настоящего времени, оно для него не существовало, оставаясь лишь эфемерной дымкой на горизонте, привилегией тех, кому не нужно искупать каждый шаг. Что же до прошлого... О, он предпочел бы, несомненно, чтобы его тоже не было, но оно словно въелось в его кожу свинцовой известью, отпечаталось горящим клеймом, легло на плечи непосильным грузом, — везде, куда бы он не пошел, оно следовало за ним неотступно, как тень. а подчас даже забегало вперед, раньше самого Коди заявляя о его приближении.
И все разбегались от него, как от прокаженного, и в результате на пути его не осталось никого, кроме пары безумцев, которые почему-то упорно видели в нем что-то хорошее. Никого, кроме них.
И Ворона.

Коди пробирается в дом тихо, как вор, — он вообще всегда передвигается тихо, как вор, и осторожно, словно бы сомневаясь в своем праве находиться где бы то ни было, скользит неприметной тенью, но никогда не остается незамеченным, - иступленный вороний грай над Ньюфордом — лучшее тому подтверждение, и к утру уже наверняка каждая паршивая собака — не из псового племени, а из меньших братьев, бессловесных и безмозглых, — будет знать о его прибытии в город. Это сейчас мало волнует Койота, — тем более, что днем у него и так назначено несколько встреч. ни одна из которых, впрочем, не повысит его шансы на принятие среди собственного народа.
Ворон всегда узнает о его появлении последним, хотя уж от него-то Коди не скрывается — ну, почти никогда —и это какое-то ироничное проклятье, учитывая, что только он и ждет бедового Плута, вглядываясь в хмарь за окном.
Коди хочет, чтобы сейчас было по-другому — словно это будет знаком, что и все остальное на сей раз получится правильно,а, может быть, он просто истосковался, и в этом нет никаких иных причин. Чувственная сфера никогда не была его сильной стороной, и сейчас он не хочет размышлять об этом.
Он хочет просто увидеть Реджинальда, — прежде, чем кто-то из пронырливых маленьких птичек донесет тому о возвращении Койота, — он хочет лично объявить ему о своем прибытии. Это сразу снимет множество неудобных вопросов, которые и без того возникнут, но не сейчас, чуть позже, немного дальше от текущего момента, и, значит, уже не попадая в ведомство Коди.
И еще — он скучал. Конечно же, он скучал.

Когда Коди пробирается в дом — тихо, как вор — у подножия лестницы в холле стоит Хель, ныне выглядящая как готичная школьница лет 14-ти — все ее навязчивая идея "поиграть в детство", которую Коди поддержал, а разгребать пришлось Реджинальду. Когда Койот видит ее — серьезную, с немигающим взглядом — слабый укол совести отзывается в его сердце: все же, он никудышный отец, и его дети — еще один его провал, и воочию сталкиваться с этим для него невыносимо. Коди поджимает губы, не зная, что сказать, но Хель опережает его, чуть тряхнув головой и едва очерчивая губами слова в сумрачном, полусонном воздухе комнаты:
— Иди к нему. Он наверху.
В этом коротком "иди к нему" сразу остро ощущается все: от успокаивающего "я не сержусь на тебя" до "ему очень плохо без тебя". Как бы там ни было, между бывшим Локи и его дочерью всегда существовала эта необъяснимая, едва уловимая связь, проходящая сквозь них обоих красной нитью и делающая тысячи слов лишними, позволяя им общаться посредством мимолетных жестов. Она понимала его — даже там, где ей не хотелось его понимать, и он знал о ней то, что даже Реджинальду, неустанно играющему роль опекуна для брошенной родным отцом "богини", было невдомек. Она была кровь от крови Коди, плоть от его плоти, дух от его духа, — и в этом, пожалуй, заключалось главное ее проклятье. В этом мире быть похожей на него равнялось приговору, понимать его граничило с неизлечимой болезнью. Но, вопреки всем их желаниям, она была его дочерью в полном смысле этого слова, и сейчас, глядя на его оформившуюся из темноты фигуру, она сказала ему самое главное, опустив все вопросы и упреки.

Коди едва коснулся благодарным поцелуем виска Хель, скользнув по лестнице и без труда находя нужную ему дверь. Спальня Ворона была погружена в тягостный сумрак, плотно задернутые шторы не пропускали ни единого отсвета внешнего мира, и сам Кроу, лежащий на кровати, смежив веки, казался каким-то неестественно застывшим и отрешенным.
Страх — кисловатый, первобытный — поднялся откуда-то из самых недр сущности и затопил Коди целиком: эта картинка являлась ему часто в кошмарных снах, липких и тяжелых, а после преследовала наяву. Он не хотел видеть его таким — только не его.
И вместе с тем он знал, что это еще не настоящий страх — другой, куда более болезненный и горький, копошился под тем, внешним, как земляные черви под тонким слоем дерна — приподними, и все вывалится наружу. Этот ужас был таким острым и непобедимым, что Коди опасался даже обличать его в слова, старательно обходя мысли о нем в своем сознании, — вплоть до настоящего момента, когда ему уже не за что было прятаться.
Сейчас этот ужас хлынул из него, как вода из-за прорвавшейся плотины, и он бесшумно опустился на кровать рядом со спящим, трясущимися руками отводя черные локоны с его лба и касаясь виска дрожащими губами.
— Проснись...
Он имел в виду сразу все — пробуждение ото сна, чтобы увидеть на лице Ворона расцветающую радость встречи и возвращение из омута забвения, незримым призраком витающего вокруг первородного. Коди чувствовал вкус и запах этого забвения — холодный и колкий, как иней, сковывающий ветви деревьев зимой, рисующий на окнах замысловатые узоры, в которых он будто силился прочитать собственное имя.
Больше всего на свете Коди боялся, что, открыв глаза, Ворон не вспомнит уже и его — посмотрит рассеянно-удивленно, не узнавая, и в тот же миг всему действительно придет конец — раз и навсегда, застывшая бесконечность в трклятом текущем моменте.
Который ему вообще ни на что не сдался без Реджи.

Malkav // Малкав

"Дождь веков вновь замышляет смыть откровение и я сызнова разделю с тобой тропу, тёмный лис сплетающий паутину".

fc: James McAvoy (возможна замена, но желательно подобрать, что-то эксцентричное)

» Раса: фэйри
» Возраст: на усмотрение игрока
» Род деятельности: Главный костюмер кабаре, хотя к декорациями и постановками тоже периодически занимается, в каком-то роде на все руки мастер.

Безумец, которого в лучшем случае принимают за весьма эксцентричного типа с подчас более чем витиеватой манерой речи зачастую ставящую собеседников в тупик, впрочем Малкав действительно осознает сложности и старается выражаться яснее, порой даже из этих порывов, что-то получается. Сумасшествие и гениальность, как две стороны одной медали, способный видеть сквозь иллюзии и маски, он свободен от уз рациональности и может делать все, что заблагорассудится, к тому же эта свобода сопровождается невероятной проницательностью и странной мудростью, недоступной существам здравомыслящим. Кажется он способен ощущать этот мир на каком-то удивительном уровне, как и его обитателей. Безумие на грани предвидения. Или за гранью? Так легко перепутать уже случившееся и ещё грядущее. Но быть может это всё лишь бред воспаленного рассудка? Малкав мог бы быть одним из самых страшных  существ, если бы не был совершенно удивительно... человечен, в лучшем смысле этого слова - сострадание, милосердие, какое-то невероятное ощущение ценности чужой жизни, всё это свойственно ему. Хотя, возможно, когда-то он сам выбрал быть скорее безобидным чудаком нежели кем-то куда более... ужасающим.
Знакомство Малкава и мазкен может уходить в глубь веков и носить даже дружеский характер (по крайней мере Малкав достаточно безумен для доброжелательного отношения с темной сущности и дружбы), а Белет достаточно философски относится к страсти Малка давать прозвища (которые на его взгляд наиболее удачно отображают суть), чудной речи и даже тому, что он периодически умудряется путать текущий пол мазкен обращаясь невпопад. А зная этого Безумца Ви не слишком удивилась, когда обнаружила его в своём кабинете и даже не стала пытать как он её нашел, но вот, что Малкав с самым жизнерадостным видом поставил её перед фактом, что теперь он тут на неё работает, всё же вызвало легкое недоумение.

Diaval  // Диаваль

"Я чувствую, что здесь скрыта какая-то тайна"

fc: Sam Riley

» Раса: нагваль-кукушка
» Возраст: на усмотрение игрока, но он точно старше чем выглядит
» Род деятельности: глава безопасности

Отпрыск кукушек по традиции подкинутый в чужую семью, отпрыск, который несмотря на всю внешнюю холодную замкнутость, трудности с проявлением чувств (в том числе ввиду некоторой стеснительности) он искренне полюбил  приемную семью. Ошибка. Птенец не желающий взрослеть, не помышляющий об убийстве родных. И да, родными тут являлись вовсе не кровные родственники-нагвали, которые однажды всё же попытались подтолкнуть отпрыска на "путь истинный", но были посланы далеко и на долго. Больше они не виделись, а Диаваль продолжил свою жизнь среди людей всё же не будучи человеком и с этим аспектом собственной сущности ему тоже предстояло разобраться. Возможно, именно его собственная история подтолкнула Диаваля стать следователем. Что же привело его в кабаре? В результате одного темного дела он оказался временно (и бессрочно) отстранен от службы, но какое-то дело было ему просто необходимо. Что же  до сущности хозяйки... Сам сталкиваясь с косыми взглядами нагваль-кукушка не склонен судить книгу лишь по обложке.

Февральская ночь радовала ясным небом на темном бархате которого, даже несмотря на городскую иллюминацию, была видна бриллиантовая россыпь звезд и сияла затененной жемчужиной Луна. А легкий снег тонким серебристым одеялом окутавший землю и деревья искрился в свете фонарей. Учитывая, что днем температура норовила уйти в плюс, то не стоило сомневаться, что времени для созерцания истинно зимней красоты было не столь уж много. Но мужчина с короткими темно-русыми, практически каштановыми волосами спешил преодолеть последний промежуток пути на крышу вовсе не для того, что бы полюбоваться видами, к сожалению, вот на этом участке лифта уже не было и приходилось подниматься по лестнице периодически перепрыгивая ступеньки. Белет спешил, его словно подгоняло не слышимое ни кому другому тиканье часов. И он очень надеялся, что успеет. Успеет к этому несносному, бедовому мальчишке до того как он успеет совершить свою самую главную и последнюю глупость в этой жизни.
Время - может быть бесценным союзником и опаснейшим противником, к безмерному сожалению порождения Изнанки сейчас оно всё больше выступало именно в последнем качестве. Его просто катастрофически не хватало ровно с момента их новой встречи с музыкантом известном Америке как Роб Стайн и по большому счету было связано именно с его персоной и неприятностями, которые он безмерно талантливо нашел на свою голову. С тем, что сам Белет изначально несколько опоздал со своим вмешательством и многое было упущено. И, что хуже всего, то, что безмерно раздражало мазкен - это то, что даже его помощь не могла так просто решить проблемы подопечного. Нет ничего хуже подкрадывающегося чувства бессилия для того кто к нему не привык. Слишком мало информации и даже усилиями задействованных агентов пока не удавалось установить откуда тянуться нити, а следовательно устранить саму причину было невозможно. А попытки обеспечить музыканта магической защитой были на удивление не эффективны. Что само по себе было полезным наблюдением, которое о многом могло сказать о силе противника, но в частности совершенно не радовало. Им было необходимо время, которого не было.
И когда мужчина распахнул дверь на крышу то не обратил ни какого внимания ни на промозглый ветер ударивший в лицо и взметнувший полы каштанового плаща, ни на открывшуюся живописную панораму. Взгляд Томаса был прикован лишь к одинокой фигуре темноволосого мужчины балансирующего на краю, как в буквальном смысле, так и в фигуральном. И последний был наиболее опасным. Несмотря на то, что эмоции этого вампира были несказанным деликатесом, то что мазкен ощущал от него сейчас... Белет предпочел бы этого не чувствовать. Не эти оттенки. Вот музыкант покачнулся и казалось, что сердце Томаса Морелла пропустило удар. Резкий взмах рукой и телекинез отбросил Бёрка от края крыши припечатав темноволосого композитора к стене входа на эту площадку. Всё же не зря Белет предпочитал занимать тела магически одаренных людей.
- Какого чёрта ты творишь, идиот?! - Впервые за все время их знакомства Белет повысил голос смотря в синие глаза музыканта не с насмешливым спокойствием, а гневом. Руки Томаса обхватили запястья вампира дополнительно приковывая к стене, словно магии было недостаточно. Впрочем, так оно и было, живое прикосновение к холодной коже лучше всего позволяло почувствовать, что Кристиан вот сейчас здесь, а не совершает безумный прыжок с сотого этажа. Впрочем, через мгновение в серых глазах мелькнуло удивление, не только из-за этой вспышки, но и того, что её породило - он ведь действительно испугался увидев, как этот мальчишка пошатывается на краю пропасти. И это было больше чем просто реакция тела и даже с учетом того, что он долгое время вплетал в свою сущность угольки эмоций... Все равно это было слишком ярко, практически обжигающе. Невозможно. Никогда раньше подобного не было. Как мазкен он вообще не должен был придавать такое значение чужой жизни, даже столь невероятно вкусного источника энергии.
Тихий выдох, белесым облачком дыхание мужчины постепенно растворилось в воздухе.

Бар “Драконий огонь” уже в первую неделю после открытия вызвал настоящий фурор. Кстати по поводу названия вышел неловкий момент. Владельцам хотелось что-то звучное, что бы отображало и магическую направленность бара, и что было бы очень мощным — то есть никаких “крылышек пикси”. И тогда Иезекииль подумав минуту выдал, что самая разрушительная вещь в мире — драконий огонь, чёрное пламя которого возможно погасить всего одним заклинанием в мире, мало кому подвластного по силам, залить кровью магов или убрать самим драконом.
Кетцалькоатлю понадобилась вся выдержка, чтобы ничем не выдать своего удивления и нервного состояния. Не понятно, просто ли предложил Браун такой вариант, или заподозрил что — шаману пока не хотелось подымать этот вопрос.
Поначалу никто и не знал, что у бара два владельца, а не один. Решение Брауна лично встать за барную стойку нисколько Рейхарда не удивило. Иезекииль явно привык все контролировать и быть в центре событий, да и это лучшее место для сбора информации. А вот Винсент взял на себя всю бухгалтерию и отчетность, вполне добровольно — цифры всегда вызывали в нем слабость. В баре он появлялся либо в пик посещаемости ненадолго, для выяснения рабочих вопросов, либо уже ближе к закрытию, когда Иезекииль освобождался и они могли спокойно выпить и расслабиться.
Но в самом начале Рейхарда не воспринимали всерьез. Не так давно приехавший в Редпорт дракон занимался развитием бизнеса, а от любых магических дел по возможности открещивался, так что фигурой был никому не известной.
Один из заходов Винсента в бар пришелся как раз на самый разгар веселья, когда нелюли и нежить уже основательно напились. За стойкой крутился сменщик, видимо Иезекиилю срочно понадобилось куда то отойти.
Какой то вампир как раз задирал хмуро надувшегося оборотня, подстрекаемый улюлюканием пьяных собратьев за спиной. Оборотень явно конфликта не желал и только отрывисто огрызался. Вампиру же явно хотелось полноценного скандала, и в какой то момент он резко дернул оборотня за плечо, разворачивая к себе.
— А ну прекратить, — Винсент резко подошёл к проблемному столику. С Брауном они четко решили, что бар будет полностью нейтральной зоной, обеспечивающей неприкосновенность любому посетителю, так что сейчас, как совладелец, должен был вмешаться.
Гомон притих, вампир окинул незнакомца скептическим взглядом, и не увидев ничего внушительного и какой-либо угрозы, послал по известному веками адресу.
Винсент не оценил. К попыткам задеть свою личность вспыльчивый дракон относился очень болезненно,  а когда его не принимали всерьёз, привыкший к беспрекословному подчинению в прошлом и статусу, который давал бизнес сейчас — вовсе слетал с катушек.
Вышедший из кабинета на шум Иезекииль мрачно обозрел распластанного на полу и обездвиженного заклинанием вампира, на груди которого уже сидел Кетцалькоатль, с абсолютно остекленевшим взглядом сжимающим в руке обсидиановый кинжал, примеряясь и видимо решая, просто убить или устроить шоу с жертвоприношением. Вокруг тела был насыпан круг из перца (опять чертов шаман все перепутал, схватил первое попавшееся под руку и рушит все каноны магии), через который не мог переступить никто, в том числе и воющие от злости друзья наметившейся жертвы.
Браун тогда поступил с исключительной мудростью. Невозмутимо подошел и спокойно озвучил, в какую сумму им будут стоить услуги клининговой компании, ликвидация трупа, последующая дезинфекция помещения, и что они пока не готовы к таким тратам.
Дракон рассеянно моргнул, к взгляду постепенно вернулась осознанность и Рейхард пробурчал, что на порог безубыточности они вышли ещё в том квартале и пора бы нанять вышибалу, а не отдуваться самим. Иезекииль расслабился, занудство и уход в экономику были для Винсента нормой, значит партнер пришел в себя.
Более дракона никто не рисковал задевать, а после пары раз, когда тот от хорошего настроения проставил окружающим по бесплатному бокалу, стали относиться терпимее, списав вспышки злости на присущую всем магически одаренным эксцентричность.
Закончив с отчетом, довольный донельзя Винсент направился из кабинета в бар. Тот начал давать уже ощутимую прибыль, и драконья натура от процесса зарабатывания денег получала огромное удовольствие. Даже тот факт, что прибыль будет поделена на двоих, не печалил Рейхарда, от этого партнерства он получил куда больше. Принадлежи “Драконий огонь” ему одному, он бы через неделю забыл про него, наняв управляющего и занявшись бесконечным потоком собственных текущих дел. Но Браун, с головой окунувшийся в дела бара, незаметно протянул Винсента за собой. Тот с удивлением понял, что непосредственное управление доставляет массу удовольствия, бар стал для них общим и горячо любимым детищем, которое незаметно, за обильными возлияниями, породило еще одну удивительную вещь под названием “дружба”, про существование которой Рейхард успел забить. Она возникло постепенно и не сговариваясь было принято партнерами. Странная, непонятная многим, но полностью устраивающая совладельцев.
Голос Иезекииля застал как раз на пороге в зал. Сегодня они еще не виделись, Рейхард, зная, что предстоит много работы, зашёл через чёрный ход, минуя сам бар — был велик шанс поддаться и выпить стаканчик, второй, и в итоге так и не сесть за работу.
— Ты решил похоронить наш бизнес заживо? — Облокотившись на дверной косяк и скрестив руки на груди, Винсент усмехнулся. Все попытки обуздать неуравновешенный характер пока были безуспешны, и пара раз, когда он стоял за стойкой, заканчивались или дракой, или массовым наркотическим приходом, в зависимости от неустойчивого настроения дракона.
Мимоходом кивнув постоянным посетителям, дракон отлепился от косяка и направился к стойке, усаживаясь напротив друга. Умение приходить вовремя было у дракона в крови. Когда же дело касалось распития алкоголя — и вовсе работало безотказно. — Я закончил отчёт. Рентабельность составила двадцать процентов, это очень хороший показатель для нашей сферы деятельности, — Винсент потянулся за стаканом, благодарно кивнув. Когда с короткой важной частью было покончено, он усмехнулся. — И это не смотря на то, какие астрономические суммы я ежедневно списываю на представительские расходы. — Винсент выразительно кивнул на бутылку, за которую никто из них, естественно, не платил. — Как у нас дела сегодня?

Зелёная фея, Манхэттен, Куба либре, Лонг айленд, Б-52 — каких только чудных названий коктейлей он не наслышался сегодня. Содержимое бокалов и шотов регулярно сменяло друг друга, а вывески баров мелькали перед глазами. Сколько заведений они успели уже сменить за текущий вечер? Гелен не сомневался, что не меньше десятка, но подсчета не вёл. Время, проведённое в компании старого друга, пролетало незаметно. Все началось в каком-то очень тихом и почти безлюдном местечке, куда они зашли, чтобы отметить встречу, и продолжалось до сих пор. Какое-то время их общение было относительно спокойным, но чем больше алкоголя было выпито, тем сильнее у Гелена развязывался язык и тем громче они себя вели. Из одного бара, где всем гостям была представлена услуга караоке, их даже выгнали — посетители и хозяева помещения не вынесли пьяных завываний тени в микрофон. Ну и ладно, не последнее ведь место в городе. Ничуть не расстроившись, убийцы продолжили свой путь по тёмным и менее людным улицам вечернего города, перебираясь в какое-нибудь другое заведение.
Их разговоры из осознанных давно уже переросли в жалкое и неразборчивое подобие. Сейчас Гелен увлечённо втирал Мадаре что-то про своё недавнее приобретение — довольно древнюю по человеческим меркам пару клинков, что он переделал под себя и современные нужды, посеребрив их лезвия и переплетя рукояти. Это было идеально сбалансированное и изящное оружие, которым он не переставал любоваться — и как тут не поделиться радостью с другом? Он даже призвал более короткий клинок, чтобы показать его во всех деталях, и сокрушался, что темнота скрадывает его вид, да и продемонстрировать его в работе не на ком. Если Такасуги вообще понимал, что он ему несёт своим периодически заплетающимся языком.
Скорее всего, увлечённые «беседой», старые друзья бы вообще прошли мимо этого закоулка и не заметили ни парнишку, ни вендиго неподалёку от него. Однако Гелен был так настроен на демонстрацию своего приобретения, что почуял тварь, казалось, каждой клеточкой тела. Глаза тени загорелись в радостном предвкушении. Сейчас он покажет всё, что нужно!
— Ооо! Сл-шай, Мадара, видишь, чуешь, там — тварь? Вон, за углом. Смотри внимательнее! Ты поймёшь, почему они полностью оправдывают свою цену!
Последнюю фразу он почти прокричал уже на ходу, призывая второй клинок. Пара шагов — и он материализовался за спиной у парнишки, уверенным и наверняка для последнего крайне внезапным шлепком по плечу сдвигая того чуть в сторону.
— Спрячь зубочистку, парень, а то поранишься, — насмешливо (и даже разборчиво!) посоветовал Гелен, отодвигая несостоявшуюся жертву назад ещё сильнее. — Будешь потом желудку этой козы рассказывать, почему такое неудачное оружие выбрал. Учись лучше!
Он сделал несколько шагов вперёд, загораживая собой мальчишку и перехватывая клинки поудобнее в обе руки. Поклонился вендиго, будто перед ним была придворная дама, и протянул правую ладонь с зажатым в ней оружием вперёд в притворном приглашении.
— Потанцуем, моя леди?
Если бы тварь ему хоть как-то ответила, он бы крайне удивился.
Он мог убить её за полсекунды, конечно. Но тогда бы это было совсем не показательно. Поэтому он убивал тварь медленно и со вкусом, отрубая ей конечности и причиняя поначалу скорее боль, чем непосредственно летальный урон. Существо отвратительно завопило, но без нижних конечностей сбежать уже никуда не могло. Он красовался, делая изящные пируэты и замирая в картинных позах, перемещаясь то за спину вендиго, то возникая у неё перед мордой. Но даже так весь процесс занял от силы минуты полторы. Закончив издеваться над созданием, Гелен стряхнул с лезвий мерзкую кровавую субстанцию и отозвал оружие на место. Полуторатысячный опыт всё же не пропьешь тем количеством алкоголя, что они употребили.
— Ну как, Такасуги? — Спросил тень, повернувшись к другу и абсолютно забыв о том, что у него был ещё один зритель. — Оценил?

Терпкая, терзающая глотку горечь заполняет легкие ядовитым дымом, и Торос позволяет себе откинуться на сиденье, пока его правая рука небрежно стряхивает пепел в автомобильную пепельницу, а левая ритмично постукивает по холодному окну. Он обманчиво ленив и расслаблен — словно цель его поездки находится не в кишащим гнилыми крысами порту, а где-то в супермаркете 24 часа на полке с замороженными полуфабрикатами. Но Торос старательно скрипит зубами, пережевывая сплющенный воздух и слюну — он делал так каждый раз, когда усердно думает или когда его охватывает свербящее под ключицами раздражение.
Сейчас же все смешалось воедино, и мужчина жевал свою челюсть намного рьянее.
Холодные огни города пролетают мимо, сливаясь в пульсирующую полосу. Это раздражает, но Торос стойко терпит — пытается сконцентрироваться на черной ряби приборной панели перед собой. Он все еще не привык к ярким внезапным вспышкам света, которые в той жизни означали только одно — опасность. Каждый раз чувствуя, как испуганным оленем гарцует в его грудной клетке сердце, Торос подавлял в себе желание вцепиться мертвой хваткой в источник потенциальной угрозы. И сейчас он до боли в предплечьях хотел, чтобы Лим ударил по тормозам и остановил этот поток вспышек, мешающий привести мысли в порядок.
Только это невозможно — драгоценное время ускользает — и солдат позволяет себе лишь открыть окно, чтобы дым сигарет смешался с промозглым городским воздухом.

Пайк встречает их мертвыми надгробиями доков и мелких административных зданий.
Он не любил это место.
В прочем, многие из секты, да и обычные жители города, поддерживали его в этом. Здесь все слишком — слишком грязно, слишком темно, слишком много крови. Словно все грехи Вестероса сосредоточились в одном месте. В принципе, так и было.
Конечно, не Торосу рассуждать о грехах и святости, но он хотя бы старался искупить их перед Владыкой, в отличие от здешних завсегдатаев, готовых сожрать собственные внутренности, лишь бы получить выгоду.
Мужчина старается не смотреть на гладь черной воды — холод щиплется где-то на шее, когда он замечает копошащиеся во тьме воды щупальца.
Он бы держался от этого места подальше, если бы не...

Когда новость о том, что Равеллу забрали достигает его ушей, Торос приходит в бешенство. Она была не просто их сестрой. Её верность стоила пятерых таких как она, как бы ему не хотелось сказать обратное.
Но это так.
Её друзья, семья — все это больше не имело значения. Она отдавала Владыке Света всю себя, и минимум, что они могли сделать — вернуть её обратно.

Торос держит сухие руки в карманах своей черной рабочей куртки, будто бы грея их, защищая от свирепого холода Вестероса.
Но на самом деле мозолистые пальцы любовно ласкают слоновую кость, задевают подушечками металлические кнопки-бусинки, проходятся по затейливому армейскому орнаменту. Это успокаивает, вселяет уверенность.
Под курткой его греет холодный металл пистолета. Торос очень надеется, что сегодня ему придется его применить.
Он чувствует опасность кожей. Вокруг них враги, но это лишь маленькое препятствие.

Голос Мелисандры проникает в самое нутро, выжигая слова на костях — Торос даже чувствует их приторный запах. Его острые голубые глаза внимательно проходятся по бледной коже, по каждой еле заметной морщинке. Он слушает её, и даже больше — вдыхает теплый запах её волос, смотрит, как она мечется в видении. И принимает её слова за истину.
Так хочет Владыка. Значит, так и будет.
Торос повинуется, когда женщина велит ему не двигаться. Он замирает на месте, лишь его глаза пристально осматривают помещение и людей рядом. Мужчина замечает, что на него не особо обращают внимание — он слишком худой, неприметный, по сравнению с Лимом.
Торос чуть усмехается, наблюдая за тем, как Мелисандра сокращает расстояние между ней и охранником. Невольно, он пробегается по ней взглядом — она слишком красива, до боли в глазах и легких. И слишком опасна, особенно для тех, кто посягнет на их собственность.

Охранник это понимает — щелчок — но Торос, не двинувшись с места, уже направляет дуло прямо в его сторону, целясь точно в голову. Одно неверное слово, движение в сторону Мелисандры, и пуля отправится туда, где ей самое место. Лим, кажется, считает так же.

— Нам нужна только одна девушка,— сухо говорит мужчина, ощущая как напряжение вокруг становится густым, липким. Оно прилипает к телу, делая его тяжелым, но вместе с тем невероятно устойчивых — тонкие руки Тороса даже не дергаются.

Мужчина по ту сторону не верит, что они смогут что-то сделать. Вернее, ему хочется верить в обратное — за его спиной целая свора вшивых псов, готовых порвать любого, кто зайдет на их территорию.
— Убери пистолет — я сделаю то же самое — и мы договоримся.

Их нынешним домом стал Ньюфорд, в котором они провели уже года три. Лайни пока не планировал отсюда уезжать, но на горизонте снова маячит угроза. Снова от элементалей — но на сей раз совсем не благородных.
Его сын — Томас — допустил оплошность, поставившую под удар весь клан. Затесавшись в один из подпольных бойцовских клубов, он ненароком в схватке убил молодого ландветтира, и теперь горюющая семья объявила всем Эбернети вендетту.
В конечном итоге отвечать будет Лайни как глава клана.
Если, конечно, не очередная счастливая случайность...

Лионелю нужна кровь, но в маленький аскетичный госпиталь на окраине - из тех,  где только умирать в беззвестности, как сказал бы Алистер - он приходит не затем, чтобы напиться от кого-то из пациентов. Леди Одри поморщилась бы - больная кровь не насытит, еще сам подхватишь какую-нибудь хворь, ища насыщения у слабых да увечных, - но Лайни думает не об этом, останавливая взгляд на ком-то из местных призраков, еще при жизни распрощавшихся с собственным телом. Они все выглядят обескровленными - бледные и немощные, с затухающим блеском в глазах - ему совесть не позволила бы даже пригублять их, помышляй он о чем-то подобном.
Но он пришел, потому что здесь работает Дик - один из его постоянных доноров.

Лайни помнит Дика еще мальчишкой, золотоволосым курносым ангелочком с большими глазами, которыми он смотрел на леди Одри как на богиню - ему тогда было что-то около 12-ти, самый юный из прирученных ею кормильцев. Он посещал их дом вместе со старшими братьями, столь же безоговорочно влюбленными в создательницу Лионеля,  - но их очарованность рассеялась с ее смертью, а вот Дикон вновь вернулся на его порог, все с теми же распахнутыми глазами цвета болотной тины, - но на сей раз в них не было блаженного дурмана - только желание.

Дику нравилось то, что делают вампиры с людьми - то, что они могут делать. Он сам подставлял свою еще тонкую, с зеленоватыми прожилками, детскую шейку под укусы, шумно выдыхал в миг, когда Лайни делал осторожный глоток, - и после замедленно отстранялся, весь покрытый чувственной испариной.
(Когда-нибудь это назовут умным звучным словом и внесут в трактаты по психиатрии, - и Лионель вспомнит мальчишку, нечаянно наткнувшись на упоминание схожих девиаций, - но что потом, что сейчас он просто принимает то, что это нравится Дику, и аккуратно прокусывает его кожу, присасываясь к живительному току крови).

Дик сейчас уже превратился из нескладного ребенка в молодого мужчину, хотя Лионель даже примерно не может прикинуть, сколько прошло лет с их первой встречи, - он встречает вампира у входа, торопливо проводит извилистыми коридорами, нервный и дерганный, словно совершает какое-то преступление. Навстречу им попадается леди Баксток с дочерьми - она, в своей благотворительной миссии, принятой ею от самого Господа (так, по крайней мере, объявляла она сама), навещала каждую неделю тяжело больных и умирающих, одаряя их своим сочувствием и выученной назубок молитвой. При виде Лионеля она натянуто улыбается, каким-то титаническим усилием напрягая челюсть, красноречиво косится на троих своих прелестниц, - те поочередно разражаются приветственными улыбками, но лишь у младшей выходит искренне.
(Леди Баксток наставляет дочерей: оказывайте знаки внимания этому полоумному графу, глядишь, и устроитесь в жизни. Он ведь все еще завидный жених с богатым достатком, а то, что у него,  дескать, с головой не в порядке - так кому оно нужно для семейного счастья. Старшая, Розамунд, едко смеется, шепчась с подругами: с таким только раз к алтарю пройтись, а дальше можно и имени не вспоминать. Средняя, Сибил, замечает с вдумчивой осторожностью: он хотя бы еще симпатичный, не то, что тот жуткий юродивый из деревни. Младшая, Лиззи, действительно считает его милым и приятным и втайне мечтает, чтобы из всех он обратил внимание на нее - но ей, говорят, не светит: она далеко не столь эффектна и привлекательна, как сестры. Лайни же улыбается всем троим с одинаковой беспечностью и порой любит поговорить с Лиззи о прочитанных стихах, - но это все, что он может предложить каждой из них).

- Вы, оказывается, тоже наведываетесь сюда? - спрашивает леди Баксток и принимается рассказывать ему о своей миссии. Лайни рассеянно слушает, Дик нервничает, Лиззи улыбается, Розамунд и Сибил откровенно скучают.
Наконец, Дик не выдерживает и настойчиво тянет его за рукав, рассыпаясь в извинениях перед леди Баксток, и они прощаются еще минут пять, в течении которых слышен только голос графини. На висках у Дика выступают капельки пота - он всегда тревожится, что кто-то застукает их, хотя никогда даже близко не было такой угрозы.
Они укрываются в одном из дальних помещений, и Лайни пьет, а Дик шумно выдыхает, прикрыв глаза. После того, как вампир отрывается, у донора такой вид, будто он дал ему что-то большее, чем укус, - но Лионель никогда толком не замечает этого. Ему хорошо оттого, что кому-то может быть приятен способ его пропитания.

Возвращаются они уже неспешно, потому что Лайни заходит в пару палат. Он и правда сюда наведывается, как выразилась леди Баксток, хотя для него это и не миссия, да и Господь с ним не говорит. Лионель приходит к тем, кому осталось совсем недолго на белом свете, - без молитв и напутствий, без нравоучений и отпущения грехов (он же не священник). Он просто говорит с ними, держит за руку, улыбается своей оторванной от бренного мира улыбкой; у него серебристо-белые волосы, голубые глаза, и он непременно похож на кого-то родного - или желанного - или того, кого ожидаешь увидеть перед последним рубежом.
Этого достаточно, и каждую неделю, приходя за свежей кровью Дика, он задерживается, чтобы кого-нибудь проводить. Лайни всегда чувствует, когда кому-то пора, - возможно, это осталось от его дара медиума, а, может, это что-то в нем самом, - но к раскрывающейся двери за горизонт любого умирающего в маленьком окраинном госпитале всегда доводит этот странный вампир.

(Он не знает, но то же когда-то делала и его мать. Это было истинное ремесло Джейн – хотя местные говорили, что она «делает свою работу»,  это было именно ремеслом, и за него она не получала ни цента. Было что-то, видимо, в этих «пустоголовых ангелочках», что скрашивало другим последние минуты жизни).

Сегодня должен уйти мистер Колдуэлл - если бы его не забирала так быстро болезнь, его бы немногим позже добила старость, говорят в госпитале - и Лайни заглядывает к нему, улыбаясь, словно пришел с доброй вестью. Для старика он серебряный принц, подросший мальчик-Звезда, - тот, кем становятся маленькие герои сказок, когда взрослеют. Мистер Колдуэлл сам написал немало сказок, а рассказал их и того больше, - но сейчас уже некому слушать, а сам он быстро забывает все сюжеты. Кроме одного - того, где к нему неизменно приходит юноша с серебряными волосами, в котором одновременно есть что-то от ангела и от змеи, - сегодня он приходит в последний раз, и старик уже ждет этого, чтобы перелистнуть страницу.
Лайни улыбается и прикрывает дверь, оставляя Дика по ту сторону таинства. Когда он выходит - через  десять минут - все уже кончено.
- Я проводил его, - говорит вампир, и Дик морщится, вглядываясь куда-то вглубь коридора, кричит зычно:
- Колдуэлл кончился!
У Дика страшный акцент, грубое, неотесанное произношение трущоб, и он путает половину слов. Впрочем, здесь, в госпитале, до этого никому нет дела.

Они идут дальше, сквозь стоны и вздохи, и Лайни неожиданно привлекает что-то в череде одинаковых закутков.
Отчаянный зов - спертое, изломленное одиночество - дикая, надломленная красота.
- Что там? - спрашивает он Дика, и тот мимолетно кривится: его явно утомило излишнее внимание "графа Эбернети" к каждому шороху.
- Помиральная, - не подбирая выражения, басит он и передергивает плечом. - Эй, вам туда...
Но Лайни уже заходит. Изящно впорхнув в узенькую неказистую палату, как ветер, соскальзывает солнечным лучом к умирающей, присаживаясь на подхваченный одной рукою стул у ее постели. Наклоняется к ней, не пугаясь ни смолистых выдохов, ни жутких хрипов.
- Ох, милая... - нежно говорит он и касается прохладной ладонью ее взмокшего лба. - Тебе страшно?
Лионель может рассказать ей, что в смерти нет страха, - он видел, он почти заглядывал за грань. Но он знает, что те, кто дошел до самого края, не способны в это верить.
Она такая красивая.

[indent] - Мы договорились? - наклонившись к дочери, вкрадчиво произнесла Тэсс, глядя ей в глаза. -Ка-арли? - двенадцатилетняя девочка, поджав губы, демонстративно закатила глаза, а потом, выдохнув, кивнула.
[indent] - Да, мам. Разве я когда-нибудь тебя подводила? - женщина не стала отвечать на этот ее вопрос словами, а, мягко улыбнувшись, положила ладонь на ее затылок, привлекая к себе и целуя в лоб.
[indent] - Я люблю тебя, милая.
[indent] - Но если что, мы позвоним и настукачим! - вмешался очень похожий голос чуть со стороны. Повернув голову, Тэсс увидела, как старшая дочь, оттопырив большой палец и мизинец, прикладывает несложную конструкцию к уху, как бы показывая телефон.
[indent] - Я думала, вы у меня девочки, а не дятлы, - рассмеялась блондинка, привлекая к себе и вторую девочку, практически сгребая их в объятия. - Договорились. Но мальчики обещали, что будут себя хорошо вести и слушаться бабушку и дедушку. От вас я жду этого же. И никаких ночных вылазок в город через окно. Вы же знаете, я все равно все узнаю, - она не ругалась, но говорила вполне серьезно. В последнее время близняшки взяли моду сбегать из дома через окно своей комнаты, - Пожалейте стариков, - Карли и Клер переглянулись, а потом, словно отзеркалив выражение лица, кивнули матери. - Вот и отлично. А теперь бегом в кровать! - и тихо хохоча (явно не желая разбудить братьев), побежали в спальню, только и сверкая голыми пятками.
[indent] У нее были чудесные дети, несмотря даже на то, что у самх активных из них начался переходный возраст. И то ли еще будет - выход на прогулку из дома через непредназначенный для этого проем - еще цветочки, Тэсс с ужасом представляла, что начнется годам к четырнадцати-шестнадцати. Но зато скучать ей точно не придется.

[indent] - Отдохни хорошенько, - мама, поцеловав дочь в щеку, подала ей с вешалки бирюзовое пальто, - И ни о чем не волнуйся.
[indent] - Хорошо. Я, конечно договорилась с девочками - они меня наберут, но если что...
[indent] - Эсси, не убеждай нас в том, что мы не умеем общаться с внуками, - рассмеялся отец, протирая краем рубашки очки.
[indent] - Ладно... но я все равно на телефоне, - улыбнулась девушка, завязывая пояс и выскальзывая из дома под шуточное ворчание старика о том, что эти телефоны давно пора выкинуть.

[indent] Сказать о том, что Тэсс не доверяла своим родителям было нельзя, но повод так беспокоиться у нее все-таки был. В крайний раз, когда она оставляла близнецов в родительском доме, чтобы съездить на конференцию в Нью-Йорк, дети устроили локализованный апокалипсис в своей комнате, так докидавшись подушками, что их бабушка и тетя до сих пор продолжают находить перья в самых непредсказуемых местах всего дома. Но детей можно было понять, каждый раз, приезжая в гости к родственникам, они чувствовали, как ограничения, установленные дома, размываются - да и этому способствовали сами родители Тэсс, позволяя много и балуя внуков. Но это их выбор, так что пусть пожинают плоды.
[indent] Никаких глобальных планов у Тэсс на этот вечер запланировано не было. Обычно, правда, она оставляла детей у своих родителей если нужно было съездить на курсы или какой-то семинар в другой город, или же из-за работы не получалось раньше освободиться, но случались и такие дни, когда старики уставали от размеренной жизни и стремились снова вернуться в молодость, когда дом наполняли детские голоса, тогда они просто вызванивали всех своих дочерей и сыновей, и практически требовали привести им внуков. И сегодняшний день был одним из таких.
[indent] Выйдя из маршрутки на одной из центральных улиц, Тэсс медленно прогуливалась по тротуарам, наблюдая за людьми, коих в даже в такой поздний час было достаточно, за разноцветными вывесками и их отражениями в витринах магазинов. Тэсс любила этот город, ей нравились люди и другие существа, населяющие его, архитектурные ансамбли и сам дух, наполняющий улицы. Было в нем что-то близкое и родное.
[indent] Помнится, Итан перед свадьбой предлагал переехать в Нью-Йорк, поскольку видел больше возможностей для самореализации как собственной, так и для Тэсс, и она уже было согласилась, но что-то заставило их остаться здесь, поближе к семье, к корням. И это к лучшему.
[indent] Время уже перевалило за полночь, но домой Эйртон не спешила, зная, что оказаться в абсолютно тихом доме ей не сильно-то и хочется. Она настолько привыкла к шуму и гаму (который если затихал, то это означало едва ли не предстоящую бурю), что оказываясь дома одна, она начинала понимать собственных родителей. Сперва это чудесно, когда дети исчезают из дома - в школе или в гостях, или просто во дворе, а потом становится немного грустно, появляется ощущение, будто не знаешь куда себя поставить, чем занять, и от того все равно невольно тянешься в детские, начиная там приборку.
[indent] Задумавшись об этом, Тэс не сразу заметила явно поддатого мужчину, с которым поравнялась и которого совсем скоро обогнала, но... была вынуждена остановиться. Она бы не сделала этого, если бы ее окликнул незнакомый нетрезвый человек, но оклик был совершен по имени и заплетающимся, но вполне себе знакомым голосом.
[indent] - Мистер Боуден? - приподняв бровь, с интересом взглянула на него Тэсс, оценивая с ног до головы. Они познакомились не так давно - и года, наверно, не прошло, - но в таком состоянии она видела предприимчивого молодого человека впервые. Ну, собственно, с кем не бывает? На одно только надеялась Эйртон, что причина так напиться у него была хорошая, а не от горя. Но, в общем и целом, он выглядел весьма довольным.
[indent] - Очень жаль, но всем когда-нибудь нужен перерыв, чтобы немного отдохнуть и повеселиться вы так не считаете? - со снисхождением глядя на шатающегося, словно колосок в поле, мужчину, Тэсс невольно протянула руку, чтобы подстраховать его, но экскурсовод нашел спиной более серьезную поддержку, нежели женская рука.
[indent] Слова его путались и Тэсс приходилось прикладывать усилия, чтобы понять, о чем говорит молодой человек, параллельно понимая, что вечер уже явно удался. И не только у него. Такого хорошенького человека нужно было как-то организовать и доставить домой, а то проблем можно найти уйму.
[indent] - Мистер Боуден, вы... - вытащив из сумочки мобильный и открыв приложение с вызовом такси, Тэсс упустила момент, когда ее знакомый решил на короткий срок деградировать до четвероногого, а потом резко так эволюционировав в примата, начал буянить. Камень, брошенный Марселлусом, к счастью, попал не в витрину, а в каменную постройку и, отскочив, скрылся где-то в зеленом насаждении, не навредив никому.
[indent] - Убежал от вас. И я предлагаю все-таки не пытаться его догнать или... найти, - оглянувшись в ту сторону, куда был брошен камень, скептически протянула Эйртон, а потом аккуратно взяла человека под руку, давая ему опору и отводя в сторону кованной лавочки, на которую она смог бы временно усадить свое вышедшее из под контроля тело. - Вы пытались поймать машину, верно? Давайте я вызову вам такси, - геолокация в приложении обнаружила и уже внесла адрес в нужную строку, оставалось только кликнуть по кнопке вызова и ждать.
[indent] Что, собственно, она и седала, сев рядом с Боуденом. Тэсс никуда не спешила и в принципе, могла проконтролировать, что мужчина все-таки доберется до дома.
[indent] - И все экскурсоводы вот так проводят свои выходные, м? - погасив экран мобильника, Эйртон улыбнулась, посмотрев на приземлившегося рядом алконавта. Дисплей снова вспыхнул, говоря о том, что машина найдена и через четыре минуты подъедет к назначенному месту.

- Мисс Байрон, что вы видите? Герте тяжело фокусировать взгляд на этих разноцветных пятнах. Они смешиваются и плывут, переливаются и оживают. Она смотрит на них и понимает - это неправильные рисунки, несмотря на их движение - они не живые, агрессивные и слишком симметричные. Закрыв глаза, она отворачивается, и пытается смотреть в другую сторону, фокусируя взгляд на более правильных предметах. Гул в голове исчезает, переносица перестает болеть, но... вопрос повторяется. "Мисс Байрон, что вы видите?" Ей придется ответить, хочет она того или нет. Да, можно придумать, к счастью, с фантазией у нее никогда не было проблем, но именно эта фантазия и может сыграть злую шутку. Опять. - Мисс Байрон? - зажмурившись, Гертруда снова поворачивает голову к карточке, несколько секунд смотрит на нее, вглядываясь в размытые, нечеткие цветные пятна, а потом, не в силах больше удерживать взгляд - больно! как же ей больно! - упирается им в темную столешницу, рассматривая узор древесных волокон на ней. - Ключ, - спустя пару секунд все-таки отвечает девушка, улыбнувшись уголком губ.

[indent] Ключ на толстой, красной нитке, ловя лучи света серебристой поверхностью, весело блестел на груди у Герты. Родители рано утром отправились за город по работе, оставив приемную дочь высыпаться, чтобы потом она отправилась на занятия, а к ужину все должны были уже вернуться. В принципе, Герта на это и рассчитывала - подобное уже бывало и "дни самостоятельности" проходили довольно весело. Более того, родители никогда не оставляли ее одну, зная, что девочка находится в пред- или пост- кризисном состоянии. Так  что сейчас все было нормально.
[indent] GPS часы на запястье показывали половину третьего, когда занятия в изо-школе закончились. Сложив все принадлежности в рюкзак, но не спеша убирать далеко скетчбук и механический фиолетовый карандаш с незамысловатым украшением на конце в виде пера и бубенчика, Труди направилась не домой, как, возможно, стоило бы, а на автобусную остановку.
[indent] В последние пару месяцев она зачастила ездить по городу на самом длинном маршруте. Она смотрела на людей, на здания, на животных и птиц, пыталась высмотреть тех, кто прячется в щелях между зданий или в стволах деревьев, а потом рисовала их, в карандаше или красках. Родители сперва очень осторожно отнеслись к ее увлечению, но когда Герта начала приносить домой папку с рисунками и зарисовками, когда в них начал появляться цвет, Хелена и Брентон начали успокаиваться. В какой-то вечер во время семейного ужина папа предложил купить ей фотоаппарат, чтобы она могла запечатлять моменты, а потом переносить их на бумагу. Но Герта отказалась, объяснив это тем, что никакая камера не передаст то настроение игривых лучей солнца, резвящихся на витражах церкви на Люмьен-стрит, или не сможет поймать звонкий лай собаки, играющей в мяч с хозяином в парке, или усталую грузность зданий, хмурящихся вместе с темнеющим небом. И тогда родители вместо фотоаппарата ей купили кисти с резервуаром для воды, краски в компактном контейнере и папку с жестким корпусом. Герта была счастлива, как никогда.
[indent] И вот сейчас автобус вез ее куда-то, петляя между домов, меняя людей и общее настроение.
[indent] Каждый раз Грета не знала, на какой остановке выходить, она просто чувствовала, когда надо подскочить с места и успеть проскользнуть в щель между закрывающимися дверями.
[indent] Но сегодня все было по-другому.
[indent] Автобус проехал мимо территории, на которой гулял ветер в кронах деревьев, "парк?" - подумала девочка, пытаясь разглядеть между стволов хоть что-нибудь.
[indent] - Что это такое? - обратилась Герта к сидящему рядом с ней пожилому мужчине. - Что там?
[indent] - М? Что? А... это старинное поместье. При последнем землетрясении оно... 
[indent] - П...просите, мне надо выйти, - все, чего Байрон хотела - она получила, услышала ответ на свой вопрос, а дальше планировала разбираться сама.
[indent] Выскочив в последнюю секунду из автобуса, девочка облегченно выдохнула, поправила рюкзак на одном плече и, осмотревшись по сторонам, запоминая, где она вышла, чтобы потом суметь вернуться, направилась в сторону того самого "парка", который в итоге оказался полузаброшенным садиком.
[indent] Ей сообщили, что это старое поместье, значит, земля здесь кому-то принадлежит, а вторжение на частную собственность обычно карается законом, но... когда это останавливало детей? Обойдя территорию с одной стороны, Герта обнаружила щель в заборе, в которую в принципе могла бы пролезть и, аккуратно протолкнув в нее рюкзак, протиснулась следом.
[indent] Ах, и стоило ей только очутиться в этом полу-диком саду, как все вокруг изменилось, девочке словно удалось под другим углом взглянуть на окружение. Цвета стали ярче, но они не резали глаз, движение листьев в кронах словно замедлилось и вошло в какой-то особый ритм, трава, старательно тянущаяся к небу, казалось бы, пытается соперничать даже не с кустарниками, а с самими деревьями. За садом не присматривали так, как это было в центральных парках, природа здесь была дикая, живая, настоящая, здесь ощущался совершенно другой дух, словно... это и не Ньюфорд вовсе.
[indent] Облизнув губы, предвкушая очередное приключение, Герта перекинула за спину рюкзак и направилась дальше от забора, углубляясь в живую растительность. Она искала момент, присматривалась, прислушивалась и, в конечном итоге нашла то, что хотела.
[indent] Тихий звон чего-то металлического, сглаженный упругим, глухим отзвуком, словно какие-то медальки, столкнувшись между собой, стукнулись о ствол молодого, гибкого дерева. Именно на него и откликнулась Герта.
[indent] - Привет, - проходя мимо старого, казалось бы, с трудом стоящего тиса, легко поприветствовала выглянувшего из морщинистой коры древесного духа. Кодама, покрутив тем, что в принципе в мире людей называется головой, проводил девочку ментальным взором и снова скрылся в своем дереве, поняв, наверно, что она не собирается вредить. Древесные человечки (позже она начала называть их Дриады, выслушав как-то у отца историю о духах деревьев) - забавные малыши, их, как и блуждающие огоньки, Герта больше всего любила, они казались ей наиболее дружелюбными и милыми, она, кажется, всю жизнь знала их, с них началось ее знакомство с этим миром.
[indent] Возможно, она бы остановилась полюбоваться тисом и, скорее всего, даже нарисовала бы его, но звук, влекущий куда-то вперед, повторился, и девочка пошла, не раздумывая, совсем скоро выйдя на полянку (которая оказалась двориком за потрясающим своей красотой зданием).
[indent] "Значит, об этом особняке говорил мужчина?", - наклонив голову и разглядывая строение, подумала она. Что ж, если она не найдет то (или того) что (или кто) звенело, то она точно займется рисованием архитектуры.
[indent] Осмотревшись вокруг, ища взглядом людей (или собак) которым могло бы не понравиться вмешательство чужого человека, Гертруда, не обнаружив никого, осторожно последовала к зданию. Обойдя прудик с водными лилиями, снова услышав звон, девочка ускорила шаг - ее цель была где-то поблизости и... вот! Байрон оказалась перед крыльцом с лестницей, ступенек в пятнадцать, ведущей к тяжелой двери. Но, судя по всему, ей пользовались не так часто, а место, в которое она вышла из сада, оказалось не парадным, а всего-лишь задним двориком.
[indent] - Где ты? Где ты? - обойдя крыльцо сперва с одной стороны, потом с другой, Гертруда вдруг заметила движение и замерла сама. Возде боковой опорной каменной конструкции, рядом с тремя цветками мать-и-мачехи, росло еще одно (весьма странное) растение. Стебель травянистый, витой, похожий на лиану или плющ, но достаточно крепкий, чтобы удержать на себе четыре стареньких по форме и цвету ключа. Пара широких листьев лежала на земле, но когда Герта склонилась, чтобы рассмотреть получше, зашевелилась, словно была живой.
[indent] Хотя почему словно?
[indent] - Ой, извини пожалуйста, - шагнув назад и в сторону, убирая свою тень с забавного растения с ключами и трех его очаровательных соседок, Герта еще немного порассматривала его, а потом, стянув с плеч рюкзак, уселась на вторую снизу ступеньку (совершенно забыв о том, что у этого дома скорее всего есть хозяин), вытащила розовый, уже довольно потрепанный дневничок на замочке, пенал с карандашами и потянулась к еще одной веревочке на своей шее, чтобы вытащить из-под белой футболки, украшенной голубыми цветами, маленькую связку (всего из двух одинаковых) ключей - растение сбоку от нее зашевелилось, услышав (оно, правда, услышало?) позвякивание, а потом поднялось и, передвигаясь на листьях, как на ножках, подползло к ступенькам, настороженно, но не без любопытства, звеня своими ключами.
[indent] - Тебе интересно? - на губах Герты расцвела улыбка. - Мне тоже. Меня зовут Гертруда, а ты кто? - то, что это не растение, а живое существо, она уже не сомневалась. Стебелек с ключами зазвенел, но уже по-другому, ключи не бились о ножку или друг о друга хаотично, у них была какая-то последовательность, ритм! - Жаль, я тебя пока не могу понять, - и снова звяканье. Поджав губы. Герта подняла руку и позвенела игрушечными ключами, присматриваясь к новому знакомому, а потом, задержав взгляд на связке, отцепила один из ключей и, спустившись на одну ступеньку вниз, протянула металлическую отмычку к своему дневнику зверюшке. От его листовых ножек потянулся тоненький усик. Он очень осторожно и даже боязливо коснулся ее ладони, а потом обвил ключ и притянул его к стеблю, позвякивая новым предметом о те, что у него уже были. - А ты забавный! Можно я тебя нарисую? - растение с ключами замело и девочке вдруг показалось, что оно смотрит на нее сквозь дырочки в головке. Но пауза, затянувшаяся на несколько секунд прошла и ее новый друг, опустился на листья, подставляя их свету, и замедлил движения. Если бы не ключи на нем, то вполне могло бы показаться, что это обычное полевое растение. - Спасибо, - кивнула Герта, чувствуя, что оно согласилось и, вернувшись на вторую ступеньку, последним ключом открыла дневничок. Страницы в нем были старые, потертые, местами помятые, розовый - их изначальный цвет, потускнел, но не их содержимое. Десятки рисунков и зарисовок вот таких вот странных, небывалых существ. Там были и Блуждающие огоньки, и Дриады (Кодама), и Домовой, и Шишушка, и множество других существ, которым Герта давала собственные имена, не зная, как их называли раньше.
[indent] Вытащив из пенала любимый карандаш с пером и колокольчиком, девочка весело позвенела новому другу, получив в ответ похожее по ритму звяканье ключей, и принялась рисовать. Живое растение перед ней тихонько, в ритм теплого ветерка позвякивало ключами, греясь на солнышке. И все было хорошо, если бы не напекшее темноволосую макушку солнце. Кепку Герта благополучно забыла, но бутылку с водой  носила с собой всегда. Вытащив ее из рюкзака и сделав глоток, девочка протянула ее к растению: - Хочешь пить?  Я могу тебя полить...