Diaval  // Диаваль

"Я чувствую, что здесь скрыта какая-то тайна"

--
fc:

» Раса: нагваль-кукушка
» Возраст: на усмотрение игрока, но он точно старше чем выглядит
» Род деятельности: глава безопасности

Отпрыск кукушек по традиции подкинутый в чужую семью, отпрыск, который несмотря на всю внешнюю холодную замкнутость, трудности с проявлением чувств (в том числе ввиду некоторой стеснительности) он искренне полюбил  приемную семью. Ошибка. Птенец не желающий взрослеть, не помышляющий об убийстве родных. И да, родными тут являлись вовсе не кровные родственники-нагвали, которые однажды всё же попытались подтолкнуть отпрыска на "путь истинный", но были посланы далеко и на долго. Больше они не виделись, а Диаваль продолжил свою жизнь среди людей всё же не будучи человеком и с этим аспектом собственной сущности ему тоже предстояло разобраться. Возможно, именно его собственная история подтолкнула Диаваля стать следователем. Что же привело его в кабаре? В результате одного темного дела он оказался временно (и бессрочно) отстранен от службы, но какое-то дело было ему просто необходимо. Что же  до сущности хозяйки... Сам сталкиваясь с косыми взглядами нагваль-кукушка не склонен судить книгу лишь по обложке.

Февральская ночь радовала ясным небом на темном бархате которого, даже несмотря на городскую иллюминацию, была видна бриллиантовая россыпь звезд и сияла затененной жемчужиной Луна. А легкий снег тонким серебристым одеялом окутавший землю и деревья искрился в свете фонарей. Учитывая, что днем температура норовила уйти в плюс, то не стоило сомневаться, что времени для созерцания истинно зимней красоты было не столь уж много. Но мужчина с короткими темно-русыми, практически каштановыми волосами спешил преодолеть последний промежуток пути на крышу вовсе не для того, что бы полюбоваться видами, к сожалению, вот на этом участке лифта уже не было и приходилось подниматься по лестнице периодически перепрыгивая ступеньки. Белет спешил, его словно подгоняло не слышимое ни кому другому тиканье часов. И он очень надеялся, что успеет. Успеет к этому несносному, бедовому мальчишке до того как он успеет совершить свою самую главную и последнюю глупость в этой жизни.
Время - может быть бесценным союзником и опаснейшим противником, к безмерному сожалению порождения Изнанки сейчас оно всё больше выступало именно в последнем качестве. Его просто катастрофически не хватало ровно с момента их новой встречи с музыкантом известном Америке как Роб Стайн и по большому счету было связано именно с его персоной и неприятностями, которые он безмерно талантливо нашел на свою голову. С тем, что сам Белет изначально несколько опоздал со своим вмешательством и многое было упущено. И, что хуже всего, то, что безмерно раздражало мазкен - это то, что даже его помощь не могла так просто решить проблемы подопечного. Нет ничего хуже подкрадывающегося чувства бессилия для того кто к нему не привык. Слишком мало информации и даже усилиями задействованных агентов пока не удавалось установить откуда тянуться нити, а следовательно устранить саму причину было невозможно. А попытки обеспечить музыканта магической защитой были на удивление не эффективны. Что само по себе было полезным наблюдением, которое о многом могло сказать о силе противника, но в частности совершенно не радовало. Им было необходимо время, которого не было.
И когда мужчина распахнул дверь на крышу то не обратил ни какого внимания ни на промозглый ветер ударивший в лицо и взметнувший полы каштанового плаща, ни на открывшуюся живописную панораму. Взгляд Томаса был прикован лишь к одинокой фигуре темноволосого мужчины балансирующего на краю, как в буквальном смысле, так и в фигуральном. И последний был наиболее опасным. Несмотря на то, что эмоции этого вампира были несказанным деликатесом, то что мазкен ощущал от него сейчас... Белет предпочел бы этого не чувствовать. Не эти оттенки. Вот музыкант покачнулся и казалось, что сердце Томаса Морелла пропустило удар. Резкий взмах рукой и телекинез отбросил Бёрка от края крыши припечатав темноволосого композитора к стене входа на эту площадку. Всё же не зря Белет предпочитал занимать тела магически одаренных людей.
- Какого чёрта ты творишь, идиот?! - Впервые за все время их знакомства Белет повысил голос смотря в синие глаза музыканта не с насмешливым спокойствием, а гневом. Руки Томаса обхватили запястья вампира дополнительно приковывая к стене, словно магии было недостаточно. Впрочем, так оно и было, живое прикосновение к холодной коже лучше всего позволяло почувствовать, что Кристиан вот сейчас здесь, а не совершает безумный прыжок с сотого этажа. Впрочем, через мгновение в серых глазах мелькнуло удивление, не только из-за этой вспышки, но и того, что её породило - он ведь действительно испугался увидев, как этот мальчишка пошатывается на краю пропасти. И это было больше чем просто реакция тела и даже с учетом того, что он долгое время вплетал в свою сущность угольки эмоций... Все равно это было слишком ярко, практически обжигающе. Невозможно. Никогда раньше подобного не было. Как мазкен он вообще не должен был придавать такое значение чужой жизни, даже столь невероятно вкусного источника энергии.
Тихий выдох, белесым облачком дыхание мужчины постепенно растворилось в воздухе.

Старое поместье.... В действительности это было не только здание, но и земля, и старый заброшенный сад был такой же частью поместья и начиная реконструкцию здания Белет могла привести в образцовый порядок сад "причесав" и окультурив, придав  правильность форм и сделав образцово-показательным , но вместо  этого предпочла действовать легчайшими штрихами, чуть обустроив, приведя в порядок тропинки, очистив пруд от мусора, которого там и не должно было быть, восстановив беседку у пруда, которая расположилась рядом с живописной плакучей серебряной ивой и  прочие  мелочи.  Но в целом, сад оставался почти столь же одичавшим, как и тогда когда мазкен наткнулась на поместье "Золотая Роза" и тёмная соблазнительница была в совершенно довольна таким  положением дела и ничего менять не собиралась.

День выдался в плане погоды замечательным: солнечный, теплый, но не жаркий и мазкен занимавшее тело Вивианы Вайлдроуз в полной мере наслаждалась своим неторопливо протекающим отдыхом вполне уютно пристроившись на подоконнике открытого окна. Отсюда открывался вид на ту часть сада, которая была скрыта от большинства посетителей и в свою очередь скрывала от владелицы кабаре остальной город. Конечно там за изгородью  царил шумный мегаполис, но здесь... Одичавший сад создавал совершенно неповторимую атмосферу: щемящее эхо пополам с застывшим временем. Ощущение попадания в другую реальность, о, мазкен, которая прекрасно ассимилировалась подлунном мире, безумно нравилось это чувство оторванности от мира. Нравился тихий шепот прошлого. Было бы обидно уничтожить всё это и даже нечто большее. В конечном счёте наградой для Вайлдроуз стало гораздо большее чем просто пение птиц сохранивших свои гнёзда.

Жмурясь на солнечном свету подобно кошке и вдыхая аромат чая Вивиана лениво пыталась поймать ускользающую и ещё не родившуюся мелодию, когда дух поместья дал ей почувствовать, что на территорию поместья вторглись. Маленькое такое вторжение. Вскоре и сама Вивиана смогла увидеть девочку забравшуюся на территорию "Золотой Розы", практически автоматически накинув чары на окно, дабы  оно не отличалось от всех прочих и не привлекло внимание мазкен с любопытством продолжила наблюдать за ребёнком.

Человек, но необычный, сохранивший отголоски прошлого сродства с магией. Видящая? Несомненно, но было даже, что-то большее. Это было любопытно, кажется к ней залетел чудный мотылек, безусловно заслуживающий внимания. Вскоре девочка подошла к зданию достаточно близко, что бы скрыться из поля зрения, но ветер ещё доносил до Вайлдроуз голос девочки.
- Значит, Гертуда... чтож, милое дитя давай познакомимся. - Тихо произнесла древняя тёмная и её губ коснулась едва-уловимая улыбка коснулась губ Вивианы и ещё немного послушав  мазкен сделала то, что детям повторять точно не стоит.

Решив, что ей лень идти до дверей, даже при том, что поместье могло открыть для неё эти сами двери так, что не придется идти по коридорам и лестницам, Белет просто соскользнула с подоконника вниз. Учитывая, что спальня хозяйки кабаре располагалась не на первом этаже, то поступок мог бы выглядеть весьма опасным (если бы его кто-то заметил), но мазкен наверняка знала, что делает и её стопы мягко коснулись травы. Опасный фокус, если ты не маг воздуха или не овладел телекинезом в достаточной степени, а Белет порой приходилось  выполнять и куда более рискованные трюки и акробатические номера. Оправив подол белого платья она остановила взгляд темных глаз на маленькой художнице наблюдая за ней, а за тем практически  бесшумно приблизилась к  девочке по дороге снимая  чары и давая возможность заметить себя.

- Здравствуй, дитя. -  Мягкий, обволакивающий голос и не менее нежная улыбка. - Не бойся, меня зовут Вивиана Вайлдроуз и я хозяйка этого дома.
Она присела рядом с девочкой.
- Кажется ты хорошо находишь общий язык с маленькими духами, этому точно нравишься. - Темноволосая женщина кивнула в сторону необычного растеньица, которое большинство людей вовсе не заметило бы, а потом вновь перевела взгляд на незваную гостью. - Могу ли я узнать твоё имя, мотылёк?

А начинается все издалека, когда Джек уже был Галкой, но еще не стал сказочником. Бродил себе повсюду, любопытный клюв в каждую щелочку засовывая, все-то ему интересно было. Все-то новое, никем еще не смотренное и не названное – как мимо пройти?
- И для чего ты это делаешь? – присевшая на сук Сова складывает крылья, за его метаниями наблюдаючи.
- Как зачем? Просто так. Чтобы было, - Джек даже вопроса не понимает, смотрит на пришелицу, с лапы на лапу перескакивает.
- Если просто так сделано, кое-как и получится, - решает Сова и улетает прочь. Он пытался было догнать, еще что-то спросить, да не смог.
Никогда у Джека ее догнать не получается.
А только с той поры перестает он бездумно к вещам прикасаться и названия им без сути раздавать. И права она – лучше выходит.

Джек сидит, камешек за камешком в Большую Воду закидывая. Некоторые об гладь бьются и дальше отскакивают, другие тонут сразу – Галке без разницы, ему бы боль переждать. И назвать дураком никого, кроме себя, не получается – сам к кукушкам сунулся. И так еще обиднее.
- А обиделся на что? – руки у Совы нежные, осторожные. Он одну перехватывает и губами к серединке прижимается, словно напиться пытаясь, а она гладит по щекам и ждет, пока он ответить соберется.
- Бестолковые они, - нет у Галки для кукушечьего племени добрых слов, все выплевываются, словно плод подтухший, сослепу откушенный, - я же с миром пришел. Убедить хотел. А получилось только перья по всему Лесу растерять.
- Убедить ли? – Сова листья ароматные меж пальцев трет и на раны наносит, чтоб заживали быстрее, - или исправить, как тебе больше нравится? И ты бы от такого злился.
- И что же теперь, вообще их стороной обходить?
- Понять попробуй для начала. А потом решай – обходить или, может, поговорить еще раз.
- Как раз к тому времени кости заживут, - отфыркивается Галка.
Но пробует. И выясняет, что к каждому, если старания приложить, можно подход найти. И не становится у Джека больше явных врагов, а с кем мнениями не сходится, так то не страшно – договориться всегда можно.

Впервые Джек близкого теряет как-то нелепо. Вот – вчера заходил, и все в порядке было. И жилище небольшое, и очаг горел, и добыча в избытке заготовлена. Вот – сегодня пришел, и нет больше ни очага, ни человека, ни части сущности, где любовь жила. Только жижа, с каменьями смешанная, вниз несется, больше разрушений принося.
- Чего стоишь-то? Летим, кто ниже живет, еще спасти можно.
А Галка слышит, но не понимает. Что ему до других, кто не она, пусть хоть живут, хоть сдохнут, хоть сейчас, хоть через десять лет – Галке с этого какая забота?
- Смысла нет, - только и отвечает, место присматривая, чтобы к бывшему дому ближе подлететь. Может, осталось хоть что-то на память.
- Спасать, Джек, всегда нужно. Не всех, так некоторых, кого получится. Если других не можешь – себя сохрани, чтобы тем рассказать, которые беды этой не видели. А если и рассказать некому окажется, все равно выжить постарайся. Может с тебя что-то новое начнется.
Говорит Сова ласково, а клюет пребольно.
Джек с ней не согласен, но делает так, как подруге хочется – ему все равно, так путь хоть ей легче станет.
А слова все равно в памяти оседают и пригождаются, хоть и позже.

- Я с тобой пойду, - Галка, скрестив руки, дорогу Сове заступает, хмурится.
Глаза у Совы синие, но другие, чем у Ворона. Тот глядит, словно в ласковое море погружает, и кругом безмятежность и тепло, на нее смотреть – что в небо ночное вглядываться, ответы отыскивая. Все там есть – и нужное, и бестолковое, да только языка не знаешь, понять не можешь.
И троп ее Галка не понимает, только чует, беда там притаилась. Да и Сова это знает, а все одно – раз за разом отправляется, чтобы Истинную магию отыскать взамен утраченной. Все они этим занимаются, кто как может.
- Не сможешь, Джек, - и он знает, что правда это, но до того горькая, что кричать хочется, - а если и пойдешь, так пропадешь без толку.
И смотрит невозможно-синими своими глазами, словно на дитёнка расшалившегося, и кажется Джеку, что прощается – оттого и обнимает так крепко, как никогда раньше. И шепчет, чтобы тут он остался, и за прочими первородными приглядел.
Джек смеется – больно им это нужно, благодатью поцелованным, а обещание все же дает.
И больше Совы не видит никогда, но ждет, словно не тысячелетия прошли, а вот, миг назад, она отвернулась.

Галка смотрит на Коди, в Коди, глазами Коди – и тот не отворачивается, хотя горло его, сердце его – вот оно, под ладонью Джека. Он сжимает – не сильно, Койот даже боли не чувствует, и смотрит – жадно и зло.
Давай, покажи мне ту тропу, где иначе ничего не получится, и видит.
Ворованную магию, но людишкам запрятанную – помои, неугомонной лапой из Горшка вытряхнутые, да прижившиеся.
Горстка паразитов, вовремя не прихлопнутых, и по всей земле расползшихся. Загибай пальцы, сколько они похитили: речь Истинную своим сипением подменили, магию, с которой совладать не могли, в крошку растерли и тоже по своим попрятали, а теперь перекраивают все по своему усмотрению без толка и замысла, время, что только первородным даровано, и то себе подчинили, а им только и остается, что наблюдать да не вмешиваться. Почему? Так Ворон решил.
Сердце у него огромное, всех вмещает, да только людишки плодятся без счета, и даже Ворона на них скоро не хватит – они и его сожрут, не подавятся. Даже не заметят. Даже не поймут.
Злость у Коди холодная, отстоявшаяся. Тысячелетиями от терпел, потом – исправить пробовал. Аккуратно, чтобы лишнему не навредить. Духи ведь ни в чем не виноваты. Тени тоже. Прочие народцы магические – живут себе, если и волнуют что-то, так не сильно, и круги расходящиеся сами себя гасят.
И ничерта не выходит. А пока он в благородство играл, Ворону лишь хуже становилось. Вот и получается, что единственное средство осталось – стереть все, а после заново переписать. Чтобы все со всем согласовывалось и всему верное место нашлось.
И Галка понимает, почему Койот именно так думает. И сказать ему брату нечего – бессильны слова.
Джек глаза закрывает да пальцы разжимает, так вреда и не нанесшие. В груди его теперь – не только своя боль, но и немножко Койота. Не сказать, что разламывает, но тянет. Не сказать, что дышать невозможно, а воздух тяжелым кажется – или это тоже люди виноваты. Кто ж их знает, что еще они успели придумать.
— Бедовый ты, Коди, — и нет в Галке ни злости, ни смирения, лишь понимание. Не всю его тропу он прошел, но и этого с лишком хватает, — а все ж свой.
Нет больше слова, чтобы это описать: как усталость его, тела не задевая, Джеку руки связывает. Мир сейчас уже другой, ничего не стоит связь разорвать и остаться совсем чужими, чтобы никогда больше ни пути не пересекались, ни мысли к Койоту не обращались, ни обязательств никаких пред ним не иметь, а Галка держит. И даже тепла для него немного находит – сейчас с трудом, конечно, но через себя не переступая.
— Делай, что должен, пока непоправимого не наворотишь. В самом конце – попробую остановить, сам понимаешь, тебе Ворон дороже всех, мне – каждый из них. А до этого момента…будь как будет. Если смогу помочь – помогу. А не попросишь, так хоть мешать не стану.
И головой качает, словно не обещает Коди все, что Джеку дорого, разом уничтожить, а нос в незнакомый цветок сунул и теперь прочихаться не может: ну что же ты, не знаючи, лезешь.
— И не смотри на меня так. Рано еще. А будет ли вовремя, никто не ответит.
И улыбается.
— А за правду спасибо.
И гладит, словно ничего не случилось. Глаза у Галки, быть может, и грустные, а может и свет так упал – только Койот знает, но он чужие секреты хранит лучше собственных.

Элеанор сказала ему, уже стоя в дверях, одной ногой за порогом - точно ей не терпелось уйти или она давала ему возможность остановить ее, или, может быть, она встала так, чтобы удерживать в равновесии тот хрупкий момент, в котором она сейчас находилась, - из разряда тех, после которых все меняется раз и навсегда, но пока они еще не произошли, воздух вокруг разрежен и душен, точно перед грозой, - так вот, в ожидании этой грозы она и сказала ему: я думаю, все кончено. Не "все кончено" и не "я думаю, нам стоит поговорить", а именно так, соединяя неопределенную неуверенность и решительное заявление: "я думаю, все кончено".
Это была слишком сложная для него конструкция - потому что он не уловил, к какой из частей этой фразы стоит прислушиваться больше, потому что он был мужчиной и не знал, как подступиться к женским выкрутасам, и еще потому что - это, вероятно, важнее всего остального - в этот момент он рисовал, как, впрочем, и в любой другой, когда она оборачивалась к нему с чем бы то ни было - неуверенностью или решительностью.
И еще - может, это было последней каплей, или ее преддверием - он рисовал не Элеанор. Рисуй он ее, она, возможно, простила бы ему рассеянность и невнимание, титул музы подошел бы к ее новенькой соломенной шляпке и изящным лодочкам, но он рисовал не ее, потому что она уже успела стать ему больше женой, чем вдохновением, - и потому одна нога ее уже стояла за порогом.
- А? - отозвался он в своей обычной манере, не то не расслышав, не то не поняв, что она сказала. Это короткое "А?" - он мог бы бы переспросить "Что?" или воскликнуть "Нет-нет, что ты такое говоришь!" - и решило все окончательно. Элеанор аккуратно переступила порог, оказавшись отделенной от него, и уже оттуда, словно с перрона уезжающему в поезде. повторила, теперь без неуверенности:
- Все кончено, Марсель. Между нами. Я ухожу.
Он поднял голову от мольберта, чтобы увидеть, что она действительно уходит. У ее ног стояли два внушительных чемодана, а накинутое на плечи пальто явственно свидетельствовало о твердом намерении выйти на улицу. Что это означало конкретно для их отношений, он еще не осознал, а только почувствовал первый раскат грома где-то в отдалении.
- Ты вернешься?
Элеанор рассмеялась - потрясенным неприятным смехом. Покачала головой, ковырнув паркет небольшим каблуком:
- О силы благие, нет! Я ухожу от тебя, Марсель. Насовсем. Все кончено - между нами.
Она сама просила его обручиться по человеческим традициям, но сейчас на ее пальце не было кольца. Он заметил это, потому что это было важной деталью образа. Рисуй он ее сейчас, он бы сделал акцент на сиротливой пустоте изящного пальца.
Но он рисовал не ее.
- ...никогда не понимал меня, - произнесла Элеанор, и он понял, что пропустил большую часть ее предшествующей речи. - Только и мог, что рисовать. А этого мало для женщины, Марсель. Этого мало для меня.
Что он мог сказать ей на это? Он и правда не понимал ее. Он не мог сказать о ней ничего. кроме того, что вспыхнуло в его сознании в первые минуты их знакомства около пяти лет назад. Он по-прежнему не знал о ней ничего, кроме того, что она шафраново-желтая. С оттенком желтого винограда на палящем солнце.
Для него этого было достаточно.  Для нее - нет.

- На самом деле, я не могу сказать о вас ничего, кроме того, что вы небесно-голубая, - говорит он женщине с морскими глазами и такой же печалью на радужке. - Но этого достаточно, чтобы влюбиться в вас, или, чтобы вас рисовать. Я думаю, - эта конструкция - все, что оставила ему Элеанор, уходя, - я думаю, что нам стоит остановиться на втором варианте.
Еще он думает, что это достаточно интересный расклад. Элеанор - ундина, она живет и дышит близостью воды, но рисовать ее следует в солнечно-желтых тонах, иногда добавляя, разве что, немного охры.
Агнесса - вампир, она питает себя алой кровью и носит под сердцем туманную дымку тоскливого ожидания возлюбленного, но ни один из этих оттенков не подходит ей, ее нужно описывать легчайшими тонами голубого, примешивая изумрудный отлив, чтобы передать истинный образ.
Что будет, если из этой прозрачной голубизны он достанет все слагающие ее полутона? Неприметную печаль улыбки и жар любви, замершее ожидание и тревожность от каждого предвещающего звука? Что, если возможно написать всю палитру эмоций, а после вновь сложить ее в небесную чистоту?
Возможно, тогда он откроет легендарный пятый элемент, подсказывает чуть насмешливо услужливое воображение. Возможно, весь ответ - в этом, и ему действительно стоило оставить Обитель навсегда, чтобы добраться до этого секрета.

Ей прислали букет цветов. Ей. Великолепный, прекрасный букет. Да ещё и от одного из принцев. Тонкие девичьи пальцы касались нежных лепестков, а она сама испытывала сильное чувство нереальности происходящего, хотя и ощущения на подушечках пальцев вроде бы говорили о том, что букет вполне реален, а вовсе не видение. Ей никогда раньше не дарили букетов, даже гораздо более скромных (цветы от брата и отца тут не в счет). Арлис не привыкла к подобным знакам внимания и не могла выйти из своего состояния несмотря на все восторженные вздохи служанок, которые превратили доставку букета в покои дочери главы Дома в настоящее торжественное шествие, то что сомневаться не приходилось - скоро об этом будут знать все кто только мог, И даже после того как они оставили девушку наедине с букетом, её не покидало подозрение, что даже если это реально, то наверняка какая-то ошибка. Такой букет был достоин самой популярной придворной дамы, а не полукровки о которой при дворе предпочитали и не вспоминать лишний раз.

Ласково перебирая лепестки различных цветов в букете, девушка искренне сожалела, что в этот час её отец и брат как раз отсутствовали дома, так что продемонстрировать эту прекрасную ошибку она не могла. Неожиданно полукровка замерла, лишь взволнованно взмахнув крыльями - среди прочих цветов, скромно  притаился белый ирис. Символ вызова от принца Лито. Теория о том, что букет ошибка начала трещать по швам даже в восприятии самой Арлис. Зато недоумение лишь возросло, зачем целому принцу вдруг понадобилось её видеть? "Вряд ли, ради портера твоей кисти" - философски заметил внутренний голос. А ещё учитывая, что ирис был спрятан, он странным образом не хотел привлекать к нему внимание? Или... В любом случае личная встреча с принцем должна была дать ответы на часть вопросов.

Арлис не стала затягивать сборы и закончив их достаточно быстро отправилась на аудиенцию к младшему принцу благого двора. Перехвативший её на входе лакей Лито, повел полукровку прямиком к принцу. А она погруженная в свои мысли пыталась понять, что всё же особе королевских кровей могло понадобиться от неё: самым очевидным ответом были - артефакты. Но опять, же почему? Ведь королевской семье служили прекрасные, опытные артефакторы.

- Ваше Высочество. - Увидев юношу девушка поспешно склонилась в реверансе полурасправив золотисто-изумрудные словно подсвеченные изнутри крылья, которые до этого вполне убедительно изображали плащ. Когда полукровка подняла взгляд на принца в её глазах можно было без труда увидеть обуревавшие её эмоции: растерянность, волнение, настороженность и любопытство смешавшиеся в один коктейль. Да и кончик  хвоста выдавал её с головой.

- Вы прислали очень красивый букет... - Комплимент отдающий дань вкусу принца хоть был и неуверенным, однако совершенно искренним - ей действительно понравились цветы и их сочетание.

А в воздухе повис не произнесенный вопрос: "Но зачем вы это сделали?"

«Не указывай мне, что делать,» — хочется рявкнуть Виалль прямо в лицо Хранителя, напоминая, кто здесь почетный гость, а кто – правитель.
Древняя, в крови растворенная муть – часть наследия отца, равно как и право на престол – собирается, заливая королеву гневом от ступней до макушки, наливает силой – иного толка, чем обычно использует дочь Алтеи, шепчет, науськивает, расстилает по трудному и неизвестному пути, сплошь усеянному невозможными выборами и одиночеством, широкую и простую тропу: только ступи, и не нужно будет слушать ни старика, ни бабку из прошлого. И сомнений не останется, и страхам не найдется места – будет так легко, словно все духи, собравшись, решили лишь ее уберечь от ошибок. Никогда больше не придется выбирать между чем-то и Риарденом в пользу – невозможно, просто не мыслимо – не близнеца.
И – больше многого прочего – хочется выслать Хранителя вон. Пусть возвращается на свою опушку и рассказывает сказки о прежних славных временах хоть любопытным белкам, хоть забредшим за мудростью желторотым фейри – если им такие советы полезны оказываются, то большего они и недостойны. И Ингве пусть в той глуши прозябает и сгниет, чтобы даже памяти не осталось.
— За совет спасибо, — отвечает Виалль, но уже тяжелее, будто слова его имеют физический вес и теперь давят на плечи, заставляя склониться в полном почтения поклоне, которого, за все годы правления, не увидел ни монарх, ни его старший сын, что уж говорить о их ядовитом наследии, решившем испытать дочь Алтеи на прочность в момент слабости. – И в том, что за братом дороги нет, ты прав. Даже если бы хотелось за ним последовать, тени меня сильнее остальных сожрать желают,  а в попытках защитить Ри сгорит, но не отступит. Но одному ему быть не обязательно.
Удушливое безумие Оберона – то самое, что его устами возвестило бойню среди наследников – отступает, оставляя Виалль чувство глубокой усталости, что раньше порождали задачи, которые слепой девице, но общему мнению, были не по силам, однако, при должном упорстве, поддавались. И в том же настроении легкой задумчивости, что позволяла находить простые и изящные решения там, где прежде задача казалась нерешаемой.
С момента, как Оберон был отравлен, Ви, в той или иной форме, только и слышала о равновесии и необходимости блюсти паритет меж Дворами. Силариаль, пребывая на официальных встречах, тонко подчеркивала, что видеть зимний Двор в руинах ей вовсе не хочется, а потому молодые правители могут рассчитывать на совет и поддержку. Морриган, проведя инспекцию территорий, долго распиналась о патриархате и его пагубном влиянии на магию в целом и состояние фейри в частности. Даже Ингве, справедливо пользующийся уважением обоих ветвей фейри, хлопочет о равновесии и необходимости сдержать и направить древние силы, следуя их плану и представлениям о правильном. Деликатно и с уважением.
— «магия Двора», «магия Двора». Сколько себя помню, столько об этом говорили благоговейным шепотом, только что в реверансе не приседали. И о Морриган – великой королеве, голос повышать не было принято, чтобы дух ее не потревожить. И что? Великая королева в восторге от возможности доводить пользователей в интернете, и с удовольствием бы оставила нас, если бы была уверена, что не придется возвращаться через пару сотен лет и лепить из обломков величие, а магия Двора служила и Оберону, и Джулиану, и мне с Риарденом. И если оставить ее в покое, дать перебеситься и утихнуть после того, что натворили предыдущие двое…может быть Двор и передумает проваливаться в пропасть, тебе не кажется? Нас троих и твоих советов…должно хватить, чтобы лорды не почуяли этот вой и думали, что мы, как и прежде, творим великие и ужасные дела. С светом, тенями, равновесием и…всем прочим. Бурную воду нельзя сдержать наскоро построенными отводами. А мы даже не знаем, куда ведет нас эта сила, но боремся, потому что...считаем, что она заведомо не права?
Рассказывая Ингве даже не о предчувствии — его легчайшем предзнаменовании — Ви может представить тропу, конечная точка которой ей неизвестна, но куда выведет привычный они уже узнали, и, быть может, есть шанс рискнуть и попробовать новое.
Близнецы удачливы — и прокляты. Примириться с силой рода может быть им по плечу.
— В последние месяцы мы только и делаем, что заключаем союзы, — пальцы Виалль проходятся по рисунку перил, будто считывая подсказки, и когда ей не хватает слов, она задерживается чуть дольше на одном месте, пока не поймет, что именно хочет произнести, — с Благими, вольными, изгнанными, добровольно ушедшими, даже не фейри вовсе. И это...чудовищно тяжело. Тяжелее, чем приказывать или принуждать, но и работает...куда лучше. Как тебе кажется, насколько безумно довериться силе Двора, — у королевы на миг сжимается горло, словно перед прыжком в пропасть, но это не ее ощущения. Другая воля притаилась поблизости и ждет решения, жадно хватая с губ еще не произнесенное, — и позволить ей указывать направление. Чего то ведь...ей хочется. И это не ощущается как...наши головы на эшафоте Я не знаю точнее, Ингве...это словно слушать речь, но не понимать языка. Я угадываю интонации, но не..., — чувство, что за ними пристально наблюдают отступает, но не исчезает окончательно, — не могу разобрать детали. И не всегда понимаю подсказки.
Ви вздыхает, проводя от глаз к вискам, будто снимая напряжение от излишне тугой прически.
— И это раздражает. Ненавижу не понимать.
Уже совсем иначе, почти капризно, заканчивает королева, обращаясь и к Хранителю, и к Двору одновременно.

В лавку Морица часто входят без стука — из высших не вытравить это ощущение вседозволенности: даже здесь, будучи изгнанными и лишенными всяческих регалий, с ним и ему подобными они продолжали вест себя как господа. Тролль быстро давал «их светлостям» понять, что с ним это не прокатит: достаточно было пару раз отказать в обслуживании, и даже самые ретивые разучивали такой элементарный жест как постучать в чертову дверь.
Затем — вытереть ноги
Затем — желательно — поздороваться.
Большой плюс — вежливо озвучить цель своего визита.
Но, конечно, Мировое Древо переломится три раза по два хуя, если все это исполнит королева Неблагих.
— Вашество, — басит Мориц, небрежно отирая руки от взвеси толченого порошка, который он перемешивал в ступке мгновением до этого. Деловито окидывает взглядом изящную фигурку фейри. От дочери Алтеи за версту разит благодатью Двора — если прямо сейчас потереть её как следует, поскрести наждачкой — авось да и посыпятся искры благословения, на которые местным изгнанникам жить припеваючи как минимум полгода.
Столько добра пропадает...
— Кто его ищет? — в вопросе Мора  — пополам презрения и беспокойства. Все это время дворовые прихвостни не слишком-то интересовались «наследием» Тристана, а те, кому довелось - уже, почитай, червей кормят. Сейчас же, когда сгинул треклятый Джулиан да его сестрица, казалось, можно было выдохнуть лишний раз. Но Мориц знает высших. Для них месть и злоба — что сладости в открытой витрине. Всегда хочется хотя бы чуть-чуть, даже если это — последнее, что выйдет себе позволить.
Поэтому — он настораживается.
— Он не принц, — резко осаждает он Неблагую, губы кривятся, точно она произнесла величайшее оскорбление. — Он лишь сын принца. От смертной, не стоящей даже его дыхания, — в его обозначении нет превосходства над женщиной, лишь устойчивое среди его рода выражение. — Он вырос здесь — и здесь, вероятно, встретит свою смерть. Вы же не собираетесь рядить его в наследники?...
В обрывочности фразы явно чувствуется что-то вроде «или вы там совсем из ума выжили?». Он не питает иллюзий насчет Зимней детворы — но подобное слишком даже, пожалуй, для них.
— При вашем Дворе его ждет положение трофея или игрушки максимум, разве не так? Даже если вы одарите его своим благословением, вашество, — его не ждет ничего большего.
Тролль морщится, словно Виалль задела некую болезненную струну — и тон его начинает звучать сухо и отрывисто:
— Знает. Я счел, что так будет безопаснее. И... — создается впечатление, что он вот-вот выпалит «и только попробуйте мне возразить», но в этот момент вновь скрипит входная дверь — опять без предварительного стука! — и на порог вваливается Сельен собственной персоной.
Вот уж, что называется, скажи «лучик» — вот и пиздануло.
— Сэл, — быстро говорит Мориц, опережая королеву. — Не сейчас.