Я был чертовски рад тому, что наш эксперимент удался. Мы сыгрались. Даже если, не зная четкой мелодии, то мы сумели это сделать. Точнее сумел Пел, так как он то не знал песни, но я видел как ему подсказывает Айзек и это вызывало улыбку. Это значило, что, если что случиться, мы всегда поможем друг другу и сможет вытянуть, если что. А еще я испытывал ту самую эйфорию, которую испытал, когда прослушивал самого басиста.
Айзек был доволен. Он в захлеб говорил о том, что, если я его даже не возьму, все равно напроситься. Хотя бы костюмы шить и уже собираясь дать тому ответ, был остановлен. Внимательно выслушав Пела, улыбнулся самой наихитрейшей улыбкой и кивнул головой. Все верно, сохраним интригу до конца прослушивания.
— Отлично. — продолжаю улыбаться, — Можешь, пока что, отдохнуть внизу, а мы прослушаем остальных. — план-капкан, успеть за оставшееся время послушать всю ту кучу народа, что осталась сидеть внизу. Усмехнулся, потирая лоб — не слишком ли я разогнался, чтоб все делать в один день? Да, я планировал не только прослушивание, но и провести первую, тестовую, репетицию. Не обязательно что-то из того, что играли «Крылья» — о них пора уже забыть, ведь у новой группы будут новые песни, — вполне возможно, первое, что мы сыграем для пробы, будет что-то иное, какая-нибудь любая песня любой группы, чтоб примерно узнать кто на чем сидит и слушает…
Прослушивание у нас заняло некоторое время — когда я смог, наконец-то, посмотреть на часы, выяснилось, что примерно часа два. И, признаться честно, результат меня радовал больше, чем огорчал. Мы собрали вполне приличный состав. И пусть парочка из них умела играть не только на одном основном инструменте, все равно просто превосходно. Я еще раз сверивался с тем, что было написано в блокноте. Два гитариста — я и Пел, ударник — Айзек. Тому как сказали о том, что его приняли и он будет ударником, фонтанировал радостью. Я боялся, что дом не выстоит, однако нет, устоял, но парень просто сиял как лампочка. Вокалист и клавишник. Отлично.
Украдкой я посматривал на ребят, с которыми мне предстояло трудиться, выступать, творить. Улыбался все отрытые и открытие, моя драконья душа была выше седьмого неба от счастья и радости. Определенно сегодня праздник устрою. И не только себе одному. — Я рад, что все так сложилось… - сказал сам себе под нос и кашлянул в кулак, привлекая внимание разговорившихся парней. — Ну что? Готовы попробовать сыграть что-нибудь? Просто для того, чтоб послушать как мы вместе звучим? Не важно рок это или просто… Саундрек к фильму, например… - пожал плечами, так как сам неожиданно озадачился тем, что бы это могло быть. Такое не напряжённое и известное всем.
Я не хотел долго их мучить, потому как у всех было отведено лишь определённое количество времени, так что стоило бы сойтись на том, что известно всем, что может показать, насколько мы совместно гармонично звучим. Потирая подбородок, задумался. Кстати, хорошо, что записал имена оставшихся двоих, а то есть за мной такой грешок, что лица я запоминаю хорошо, а вот имя иногда могу и забыть. Клавишника звали Марк, вроде ничего сложного да? Но блин, вот странность, я действительно мог забыть имена, а вот тексты песен помнил просто прекрасно. Вокалист представился как Кайл. Отлично, после нескольких встреч, я уж точно запомню.

"Сука, какого же хуя?!"

Эту мысль Рэйвон целенаправленно думает в пространство, транслируя во вселенную, - и если вдруг какие-то инопланетяне с Альфа Центавры сейчас "прослушивают" ментальный фон Земли, гадая, как им подступиться к ее обитателям, то все их локаторы приносят им вот это, - и, вероятно, это может объяснять полнейшее космическое молчание на протяжении, как минимум, последних 27 лет.

"Да бляяя".

Настойчиво пищит коммутатор.  Рэйвон смотрит на него с полминуты уничтожающим взглядом, но, убедившись, что у него все еще не проявилась способность к доведению  приборов до самовозгорания, все же нажимает на кнопку.
Голос Саймона скрежещет как наждачная бумага, заставляя его раздражительно морщиться:
- Фэйт, я сколько раз просил тебя не расплескивать свое ментальное поле на все агентство?!

Ах вот оно что. Выходит, он в очередной раз разорался своими мыслями на все окружающее пространство - привычка сканировать в фоновом режиме общий ментал "Черного леса" вечно выдавала такие вот сбои. Практически сроднившись с собственным даром, Рэйвон не всегда  замечал, когда его восприимчивость начинала работать по каналу обратной связи, - еще одно последствие его трудностей с концентрацией внимания, будь она неладна.
Как говорится - ну, упс.

- Сорри, - Фэйт поспешно "перехватывает" разросшиеся щупальца своего пульсирующего негодованием сознания, и за стенами его кабинета раздается всеобщий облегченный выдох. Детектив хочет уже отключиться, но Саймон испускает тяжкий вздох и все же уточняет:
- По поводу чего орем на этот раз?
Рэйвон с ненавистью смотрит на гору папок на своем столе - подступает время квартального отчета, а он, как назло, именно в  этом месяце проиграл в карты Присцилле свой иммунитет к заполнению официальных бланков. Ведьма наверняка мухлевала, но разве ее поймаешь! Он рассчитывал ближе к делу состроить секретарше жалобные глаза и вымолить послабление, - но замотался с делом о кровавой вечеринке, потом, кажется,  его отвлекла Ориана, а потом он просто забыл.
И вот теперь вся эта груда макулатуры возвышается на его столе, как гора перед Сизифом, и нужно катить в нее камень, прекрасно зная, что он неизбежно сорвется вниз.

Рэйвон ненавидит греческие мифы - они тупые.
Рэйвон сейчас ненавидит весь мир - он тупой.
Все тупое.

- Саймон, ну какого хера я должен заполнять этот отчет? У меня других дел по горло!
Судя по шуму на связи, Блэквуду стоит огромных усилий не велеть ему вымыть рот с мылом - он не любил сквернословия. Но, после пары прецедентов, пришел к выводу, что лучше уж пусть его сотрудники матерятся, чем поджигают агентство ко всем чертям.
(Например).

- Рэйвон, я прекрасно знаю, что сейчас никаких дел в разработке у нас нет. Так что у тебя полно времени, чтобы сесть и заполнить пару граф. Не будь ребенком.
- А если вдруг появится дело? - тут же с жаром уточняет Фэйт. - Времена же нынче неспокойные, все может измениться в один...
- Если вдруг что-то появится - посмотрим,  - сухо обрывает его шеф. - А пока садись за работу.
На этом он отключается, оставляя Рэйвона сперва прожигать взглядом коммутатор, а затем - гору бумаг. Ни то, ни другое, впрочем, пламенем не занимается - он все же не стихийник.
Фэйт лениво размышляет о том, где черти носят Ориану (хотя сам же вчера поручил ей поехать в архив), и чем он может вывести ее настолько, чтобы поджечь разом все гребаные папки, - он как раз находится где-то в середине разработки этого безумного плана, когда в дверь стучат, и к нему заглядывает Грег.
- Слышь, босс, - ему нравилось обращаться к колдуну именно так, обходя одновременно и видимую субординацию, и ее реальное отсутствие в агентстве. - К тебе там это... Жнец.
- Кто? - удивляется Фэйт, немедленно набирая разгон к выходу, - ему сейчас хоть сама Смерть на коне бледном, лишь бы отчеты не заполнять.

Представший взгляду мужчина и впрямь смахивает на того, кому пошла бы коса, - или справка из дурдома. Рэйвон пару секунд оторопело разглядывает его, а потом соображает:
- Вы что, из-за Завесы выперлись? - это у него еще вежливая форма обращения, так что считай, достойный прием оказан. - Сейчас типа 2022 год.
Он внимательно смотрит на извлеченный незнакомцем кошель, дожидаясь, пока тот раскроет его и лишь затем взмахивая рукой:
- Пойдемте ко мне. Кофе принесут. Присцилла! - орет он на весь опен-спейс, игнорируя стоящий для этих целей звонок на стойке. Ведьма появляется в дверях,  взирая на него с таким видом, точно не решила, собирается она его убить или выслушать. Рэйвон улыбается ей во весь рот:
- У нас собеседование! - по тону, которым он произносит это слово, можно догадаться, сколь нечастое это явление для "Черного леса". - И я сейчас буду очень занят. Так что,  пожалуйста, два кофе в мой кабинет и забери-у-меня-отчетность-мне-некогда.
Он закрывает дверь, пропуская вперед соискателя, прежде, чем его успевает достигнуть ответ Сциллы. На всякий случай Рэйвон проверяет амулет от проклятий в верхнем ящике стола.
В прошлый раз он просто треснул пополам, сейчас вроде держится.

- Садитесь, - колдун кивает на кресло напротив, сам плюхаясь на свое место, страшно довольный раскладом. - Так зачем, говорите, вы к нам пришли?

Разожжен большой костер, пламя поднимается так высоко, что лижет остроконечные звездные лучи, прошивающие насквозь небесный свод.
Светила так близко, что кажется, что до них можно дотянуться, подпрыгнув.
Это, конечно же, очередная блажь девчонок-ворон - им нужны падающие звезды и фейерверки, гейзеры и гроты, бухты и солнце, расплавленное в ледяной воде.
Они разукрашивают этот мир, как огромный витраж, и каждое новое утро свет озаряет его, играя всеми мыслимыми и немыслимыми красками.
Этот мир безумно красив и беззаветно юн, он расцветает своей новой весной, которую принимает как первую, и на земле его уже не найти ни единой рытвины, ни одного шрама от минувшей катастрофы.
Точно огромной единой волной слизало пожар и пепелище, которые обрушил Койот на эти безгрешные долины, заручившись поддержкой духов стихий, подул свежий ветер - и от едкого запаха гари не осталось и следа.
Мир возродился - родился заново - и первородные встречали его из пены дней распахнутыми объятьями и общим ликованием.

Койот смотрит издалека, как смеются его братья и сестры, как пляшут огненные отсветы на их лицах, как ветер гарцует в их волосах, раздувая, забывая при этом разметать пламя, - потому что это еще очень молодой ветер, рожденный в новом мире и не знающий еще всех его законов, - а создатели его слишком беспечны и веселы, чтобы напоминать ему об этом в такой радостный момент.
Первородные празднуют - все побережье у Большой Воды от края до края усыпано, точно сигнальными огнями, кострищами, вокруг каждого из которых собираются смеющиеся компании - волки, лисы, змеи - все отмечают новое рождение мира, смахивают с основ его пыльную дымку вулканической пыли и забывают о зареве, в котором потонула их прежняя обитель.
Ныне земля чиста и невинна - не тронута еще ни единой ошибкой, ни единого пятна не заметно на сияющем солнечном диске, но Койот уже знает, предрекая звериным своим чутьем, что недолго осталось этой блаженной беспечности - буквально лишь эта звездная ночь - а дальше все повторится, и мир вновь явит уродливую свою сторону, вернутся люди, ослабнет магический поток.
Все снова будет грязно, омерзительно, тошнотворно.

Закручена вселенская спираль - он чувствует, что на следующем ее витке последствия Первозданного Просчета вновь заявят о себе. Ему не удалось искоренить проблему - лишь ненадолго отмахнуться от ее симптомов.
Люди вернутся - все снова полетит в тартарары.
Но сейчас - весь мир ликует, разносится по всем уголкам его великое празднество, ибо что еще делать под таким великолепным небом, как не славить жизнь и все ее проявления?

В такую ночь даже Койота никто не гонит прочь, едва завидев - хотя и не приглашает присоединиться - и он наблюдает, стоя поодаль, как безмолвный соглядатай чужого веселья.

Взгляд его прикован к одному из костров почти у самой воды, там, где невозможно уже различить, что перед тобой - тихая морская гладь или жидкий лунный свет, разлитый у берегов, - вокруг него собрались те, кого он привык полагать своей семьей, не взирая на то, что уж их-то он подвел в самую первую очередь.
Спиной к нему, глядя на море сквозь танцующие языки пламени, сидит Ворон, его длинные черные волосы распущены и струятся по тонким лопаткам, лунные брызги вплетаются в них как серебряные нити, отчего кажется, что у этого мира есть два звездных неба - вверху, над головами, и здесь, внизу, рассыпанное в водопаде угольных прядей.
Рядом с ним, полубоком к Койоту, примостился Горностай, вытянувший руки к огню и наслаждающийся его теплом. Наутро он принес в долину весну, оставляя снега белесым горным пикам, и наверняка успел немного продрогнуть в дороге. Для этого, вторичного, мира снег - уже привычное дело, а ведь было время, когда никто не понимал, к чему им вообще холод и лед. А потом Горностай показал всем, как приходит весна, и девчонки-вороны нарекли это "чем-то прекрасным", - и так это стало законом Бытия.
Горностай носит весну по пятам Койота, чтобы сгладить его разрушения, и тот, хотя и не понимает в упор, чем он заслужил эту безоговорочную преданность, принимает ее с молчаливой благодарностью, лишь поджимая губы всякий раз, когда видит, как на оставленных им вмятинах распускаются подснежники.
Горностай пытается сделать красивее и лучше даже то, что Койот обращает в прах, - вероятно, поэтому последнего еще не прогнали прочь.
Девчонки - эти две вездесущие пигалицы - тоже, конечно же, здесь, практически неотличимые одна от другой - расселились, попеременно вскакивая, чтобы ухватить что-то из угощений или рассмотреть симпатичный камушек под ногами. От них столько шуму, что звезды на небе расшатываются и срываются вниз - а обе вороны приветствуют каждую из них радостным криком - и все начинается по новой.
Счастливая, безмятежная картина  - вниз по Большой Воде Галка рассказывает кому-то очередную историю, возможно,  даже ту, что творится прямо сейчас, - новый мир получает свою первую легенду, запускается ход времени, все начинается заново.

Койот смотрит на них, кутаясь в свою молчаливую отстраненность, но, как и всегда, Горностай замечает его и машет рукой призывно, привлекая к нему внимание всех первородных у костра.
Трикстер подходит неспешно, бесшумной воровской поступью, смотрит недоверчиво, ожидая, пока обернется Ворон, и его синие глаза остановятся на лице бедового брата.
Его слово будет решающим, и Койота охватывает беспричинный страх, как будто он опять попался на краже, и ему хочется спрятаться как можно дальше от этих пронзительных глаз.
И в то же время - подойти как можно ближе.

Ворон приоткрывает рот, чтобы сказать ему "Присоединяйся" или "Уходи" - и преддверие этого мига столь отчаянно, что Койот срывается, кидаясь вперед первым, чтобы, желая заглушить любой из возможных вердиктов, впиться в губы Старейшего острым поспешным поцелуем, разом обрушивая их всех в следующее мгновение.
Ведь это традиционная Первая Ночь, и в нее все будут любить друг друга до Первой Зари.
Почему бы не начать прямо сейчас - пока еще ничего не стало определенным?

Все изменилось.

Мир теперь дышал и отзывался в каждом биении сердца - ритмичным набатом, пульсацией кровеносных сосудов, движением кислорода в процессе газообмена. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.
Коди не знал, куда деваться от этого, а главное -  хочет ли он самом деле прекратить слышать, или это просто инстинктивная самозащита. Стадия отрицания, или как ее там.
(Джулия Саммерз говорит, что ему нужно разобраться в себе, и с этим у него определенно проблемы).

Закрывая глаза, он видит блаженную темноту, открывая их - натыкается на уютную черноту рассыпанных волос Ворона; это новое качество темноты, не приносящее страданий и сомнений, ставит его в тупик.
(Джулия Саммерз говорит выписать все его составляющие на бумагу, так, дескать, будет проще. Коди выписывает - "Трикстер", "антагонист", "лжец", разрывает листок на полоски и тасует, перемешивая кусочки пазла - как ни разложи, ничего путного не получается).

Ему нужно дышать вместе с этим новым (старым) миром, ему нужно понять, как он сам вписывается в него, поэтому он оставляет Реджи записку и выходит на улицу. Вечереет, на город неспешно ложатся сизые пастельные сумерки. Его зрение слегка перестраивается, чтобы видеть в помутневшем свете; город живет, шумит и волнуется, все куда-то спешат, загораются первые фонари, вспыхивают окна в домах.
Это все столь чуждо ему, столь непривычно - ровно в той же степени, сколь и маняще, завораживающе. Он привык быть тем, кто стоит в темноте, глядя на чужой свет, но сейчас у него самого есть дом, куда он может вернуться, - на кухне у Кроу резной абажур и, зажигая свет, они одновременно пробуждают и тени: витиеватые узоры пляшут по стенам, пока они сидят за столом друг напротив друга, смотрят в глаза и молчат обо всем, что было.

Он сворачивает в мрачные недра запутанных переулков, не спасаясь от света, но желая оценить темноту. Остается ли она, старая знакомая, такой же, или теперь и она переменилась в угоду новым порядкам?
Он идет неспешно, привычно заложив руки в карманы плаща, рассекает сумрак, и тот, против обыкновения не липнет к нему как сажа, а расступается, не задевая.
Коди выдыхает. Он и правда теперь может пройти насквозь, не запятнавшись.

Тук-тук. Тук-тук. Биение мира неожиданно становится отчетливей. Настойчивей. Что-то незримое слегка пережимает горло.
В нос ударяет застаревший запах крови, из подворотен веет холодом.
Тут что-то не так.
Коди ускоряется, заворачивая в мрачный тупичок, от которого так и разит опасностью. Опасностью,  уже свершившейся и признанной фактом, - исправлять тут нечего,  даже если бы и хотелось.
Тут все уже кончено. Пахнет смертью. Затхлой, принятой, неоспоримой. Той, которая метит места трагедий и происшествий, той, что остается выжженной травой, когда не успевают ни герои, ни валькирии, когда уже не о чем молить и не за что бороться.
Смертью, которая уже свершила свою  жатву и пошла дальше.

Но еще - пахнет голодом. Звериным, отчаянным, терпким. Так неумелые щенки изнывают от желания вгрызться в кусок мяса, еще не приученные терпеть.
Так жаждут те, кто не может справиться с силой своей жажды. Те, кому не дано быть сильнее своего желания.
Он видит - сгорбленную фигуру над неподвижными телами, чувствует оскал чужих клыков, ощущает хлюпанье крови.

Еще не подойдя и не взглянув поближе, он знает, кого застал за трапезой.
- Кенни...
Сумрак плотоядно проглатывает оклик, вздрагивает и уступает более зычному, резкому тембру:
- Стой на месте!
Коди автоматически оборачивается, чтобы разъяснить кому бы то ни было, что он - как ни странно - не при чем - но группа мужчин, ворвавшаяся в переулок, обращалась и не к нему. Они огибают Койота, едва взглянув на него, на их рукавах Коди замечает серебристые нашивки Эдема.
Патруль?
- Не двигайся! - на свет показываются серебряные клинки, и Коди быстро складывает два и два. Точно, Ворон упоминал обо всех этих происшествиях с первородными кровососами. Судя по всему, тут свершилось нечто подобное. Вот только...
- Стойте! - он резко преграждает гвардейцам путь. - Он не вампир! Он просто...ел. Но не убивал.
- Откуда ты знаешь? - командующий отрядом - красный дракон, таким надо объяснять ясно и четко. И по возможности - коротко.
- Я его... - он проглатывает слово "хозяин", неожиданно показавшееся неуместным, и выбирает другое, новое: - ...создатель. Он ни при чем. Просто проголодался и решил поживиться...падалью.
На лице гвардейца отражается неодобрительная гримаса, и Коди уже готов поправиться, но уже следующая реплика показывает, что дракона смутило не его небрежное обозначение мертвецов:
- В Эдеме в скором времени будут обсуждены положения относительно искусственных существ. Что-то их много повылезло.
- Он не искусственный, -  зачем-то уточняет Койот, бросив короткий взгляд через плечо. Кентиджерн смотрел на него,  не отрываясь, на его подбородке подсыхала кровь. - Он был человеком, когда я его...изменил.
- Да без разницы, - морщится посланник Эдема. - У нас и так проблем хватает. Забирай своего монстра и уматывай. Тут надо зачистить.
- Так точно, сэр,  - почти без насмешки отзывается Коди и манит к себе практически вернувшего человеческий облик мужчину, надеясь, что тому хватит ума не ерепениться сейчас. - Кенни, за мной.
Слава Благодати - тот слушается. Коди выводит его из переулка, оставляя гвардейцев за спиной, и, глянув на свое творение,  брезгливо вздыхает и протягивает тому носовой платок.
- Рожу утри. А то выглядишь как людоед.
На всякий случай он активирует "отвод глаз", чтобы не привлечь к ним случайное внимание человеческих блюстителей порядка.

"Сука, какого же хуя?!"

Эту мысль Рэйвон целенаправленно думает в пространство, транслируя во вселенную, - и если вдруг какие-то инопланетяне с Альфа Центавры сейчас "прослушивают" ментальный фон Земли, гадая, как им подступиться к ее обитателям, то все их локаторы приносят им вот это, - и, вероятно, это может объяснять полнейшее космическое молчание на протяжении, как минимум, последних 27 лет.

"Да бляяя".

Настойчиво пищит коммутатор.  Рэйвон смотрит на него с полминуты уничтожающим взглядом, но, убедившись, что у него все еще не проявилась способность к доведению  приборов до самовозгорания, все же нажимает на кнопку.
Голос Саймона скрежещет как наждачная бумага, заставляя его раздражительно морщиться:
- Фэйт, я сколько раз просил тебя не расплескивать свое ментальное поле на все агентство?!

Ах вот оно что. Выходит, он в очередной раз разорался своими мыслями на все окружающее пространство - привычка сканировать в фоновом режиме общий ментал "Черного леса" вечно выдавала такие вот сбои. Практически сроднившись с собственным даром, Рэйвон не всегда  замечал, когда его восприимчивость начинала работать по каналу обратной связи, - еще одно последствие его трудностей с концентрацией внимания, будь она неладна.
Как говорится - ну, упс.

- Сорри, - Фэйт поспешно "перехватывает" разросшиеся щупальца своего пульсирующего негодованием сознания, и за стенами его кабинета раздается всеобщий облегченный выдох. Детектив хочет уже отключиться, но Саймон испускает тяжкий вздох и все же уточняет:
- По поводу чего орем на этот раз?
Рэйвон с ненавистью смотрит на гору папок на своем столе - подступает время квартального отчета, а он, как назло, именно в  этом месяце проиграл в карты Присцилле свой иммунитет к заполнению официальных бланков. Ведьма наверняка мухлевала, но разве ее поймаешь! Он рассчитывал ближе к делу состроить секретарше жалобные глаза и вымолить послабление, - но замотался с делом о кровавой вечеринке, потом, кажется,  его отвлекла Ориана, а потом он просто забыл.
И вот теперь вся эта груда макулатуры возвышается на его столе, как гора перед Сизифом, и нужно катить в нее камень, прекрасно зная, что он неизбежно сорвется вниз.

Рэйвон ненавидит греческие мифы - они тупые.
Рэйвон сейчас ненавидит весь мир - он тупой.
Все тупое.

- Саймон, ну какого хера я должен заполнять этот отчет? У меня других дел по горло!
Судя по шуму на связи, Блэквуду стоит огромных усилий не велеть ему вымыть рот с мылом - он не любил сквернословия. Но, после пары прецедентов, пришел к выводу, что лучше уж пусть его сотрудники матерятся, чем поджигают агентство ко всем чертям.
(Например).

- Рэйвон, я прекрасно знаю, что сейчас никаких дел в разработке у нас нет. Так что у тебя полно времени, чтобы сесть и заполнить пару граф. Не будь ребенком.
- А если вдруг появится дело? - тут же с жаром уточняет Фэйт. - Времена же нынче неспокойные, все может измениться в один...
- Если вдруг что-то появится - посмотрим,  - сухо обрывает его шеф. - А пока садись за работу.
На этом он отключается, оставляя Рэйвона сперва прожигать взглядом коммутатор, а затем - гору бумаг. Ни то, ни другое, впрочем, пламенем не занимается - он все же не стихийник.
Фэйт лениво размышляет о том, где черти носят Ориану (хотя сам же вчера поручил ей поехать в архив), и чем он может вывести ее настолько, чтобы поджечь разом все гребаные папки, - он как раз находится где-то в середине разработки этого безумного плана, когда в дверь стучат, и к нему заглядывает Грег.
- Слышь, босс, - ему нравилось обращаться к колдуну именно так, обходя одновременно и видимую субординацию, и ее реальное отсутствие в агентстве. - К тебе там это... Жнец.
- Кто? - удивляется Фэйт, немедленно набирая разгон к выходу, - ему сейчас хоть сама Смерть на коне бледном, лишь бы отчеты не заполнять.

Представший взгляду мужчина и впрямь смахивает на того, кому пошла бы коса, - или справка из дурдома. Рэйвон пару секунд оторопело разглядывает его, а потом соображает:
- Вы что, из-за Завесы выперлись? - это у него еще вежливая форма обращения, так что считай, достойный прием оказан. - Сейчас типа 2022 год.
Он внимательно смотрит на извлеченный незнакомцем кошель, дожидаясь, пока тот раскроет его и лишь затем взмахивая рукой:
- Пойдемте ко мне. Кофе принесут. Присцилла! - орет он на весь опен-спейс, игнорируя стоящий для этих целей звонок на стойке. Ведьма появляется в дверях,  взирая на него с таким видом, точно не решила, собирается она его убить или выслушать. Рэйвон улыбается ей во весь рот:
- У нас собеседование! - по тону, которым он произносит это слово, можно догадаться, сколь нечастое это явление для "Черного леса". - И я сейчас буду очень занят. Так что,  пожалуйста, два кофе в мой кабинет и забери-у-меня-отчетность-мне-некогда.
Он закрывает дверь, пропуская вперед соискателя, прежде, чем его успевает достигнуть ответ Сциллы. На всякий случай Рэйвон проверяет амулет от проклятий в верхнем ящике стола.
В прошлый раз он просто треснул пополам, сейчас вроде держится.

- Садитесь, - колдун кивает на кресло напротив, сам плюхаясь на свое место, страшно довольный раскладом. - Так зачем, говорите, вы к нам пришли?

Когда-то Ингве пришла в голову шедевральная идея сделать все тропинки, ведущие к его хижине от обоих Дворов и владений вольных, максимально труднопроходимыми - поросшими бурьяном и репеем, окаймленными корягами и сухими цепляющимися кустами, да еще и такими узкими, что не проедет ни один конь, и путнику, возжелавшему отведать его мудрости, приходилось бы идти пешком, запинаясь на каждому шагу и бранясь почем свет стоит.
Заклятье это было такое давнее и стойкое, что сейчас и он сам уже не может его умаслить, - приходится вооружиться посохом и продираться сквозь заросли, не стесняясь в выражениях, которыми его лексикон изобиловал и в его придворные годы, а уж сейчас-то и подавно.
- Вот же...етить твою...на пне! Что за... ума огрызок...додумался...ять!...до такой ебанины! - он остервенело сбивает посохом привязавшуюся травянистую плеть, успешно не принимая в расчет тот факт, что извилистая тропа - творение его собственных рук.
Как говорится, кто старое помянет - того на вертеле крутить.
Наконец, нелегкий путь кончается, и он выходит на живописную полянку в предместии Неблагого двора. Отсюда уже видны замковые башни и реющие флаги, вовсю пышут ароматом местные сады и веет тонким кислым запашком придворной своры.
Ингве зажевывает лист табака, чтобы отбить дурновкусие, и, вздохнув, бодренько шагает к когда-то до зубного скрежета знакомым местам. От души дубасит посохом по стенам, объявляя о своем присутствии:
- Отворяй ворота! Часовые, чего, уснули?
Он помогает молоденькому стражу прикрыть рот, великодушно подобрав его нижнюю челюсть, и, не особо обращая внимание на мельтешащего под ногами лакея, побежавшего о нем докладывать, шествует по дорожке, быстро привлекая всеобщее внимание.
- Чего рты раззявили? Хранителя давно не видели? Ну так все ваш старина Обби виноват - завел вас всех в эту чащу темную, беспросветную... Ага? Знаете, как чаща называется? ЖО-ПА! Жопа. Потому как старина Обби все прос...
- Милорд, пожалуйте...- робко блеет побледневший лакей, и Ингве, круто разворачиваясь к нему громогласно заканчивает свою мысль:
- СРАЛ! Про-срал! - для убедительности он взмахивает посохом, едва не припечатывая бедолагу по виску, после чего соблаговоляет, наконец, пройти следом за ним и подняться по дворцовым ступеням.
Те жалобно чавкают под ногами, выдавая Хранителю как на духу, сколько крови было пролито за время его отсутствия.
Ингве это, разумеется, не одобряет.
Он, вроде как, в последние свои годы заделался пацифистом.
Вооруженным и периодически воинствующим, но все же.

- И...и...их величества...сейчас на с-с-совете, - выдает юнец, боязливо держась на некотором расстоянии от Ингве. Тот вопросительно приподнимает бровь:
- Чаго? Где величества?
- На совете, - мальчишка делает над собой усилие и проглатывает заикание.
- Ага...и чегось они там делают, говоришь?
- С...с...совещаются... - растерянно блеет лакей, окончательно убеждая Ингве, что поколение вырождается.
- Ну так отлично. мне как раз есть что им пос-с-совтетовать, - передразнивает Хранитель, не без удовольствия наблюдая, как парнишка становится совсем меловым.
- Они...наказали...никого...не впускать...вообще...Милорд...пожалуйста...
Ингве мог бы с уверенностью заявить, что его этот запрет не касается, и перед ним любые двери открыты, но он решает все же сжалиться над бедным кузнечиком и снисходительно кивает. Тот мгновенно воодушевляется и начинает предлагать ему лучшие гостевые покои, что Ингве решительно прерывает взмахом посоха - опять-таки чудом не фатальным для лакея.
- Покои я сам себе подберу после беседы с величествами. Можешь быть свободен.
- А...а...а вы?
- А я покамест тут осмотрюсь. Давненько я здесь не был. Ностальгия, знаешь ли.
Паренек немного мнется, но после пользуется возможностью смыться.
Ингве остается в галерее один и неспешно разворачивается, планируя пройтись и отыскать себе проводника понадежнее. В дальнем конце коридора как раз распахивается дверь, вынося к нему симпатичного юношу в холеном камзоле и с гербом королевской милости на груди.
Стало быть, кто-то из новой свиты, приближенный. Еще и - гляди-ка - фавор от Черных Орхидей как-то отхватил, занятно, занятно.
Ингве решает, что такой экземпляр вполне ему подходит и ожидает, пока юноша дойдет до него.
- Голубчик, не окажешь ли любезность? Пока я ожидаю ваших величеств - покажи мне тут все. Я давно при Дворе не был, почитай, поменялось все. Поможешь старые дорожки вспомнить?

- Так получается, что ты можешь все?
- Ну что ты. Такого никто не умеет.
Лиза ищет чудес: отчаянно, жадно и голодно. Под ее усыпанной веснушками кожей зудит мысль, что мир должен – обязан! – крутиться вокруг ее тоненького пальчика, но, вот разочарование, заставить его никак не получается. В Лизе так мало силы и так много желания ей обладать – до отчаяния и нервных срывов. Она вообще вся соткана из нервов, притворства и желания сыграть в значимую роль. Настолько не на своем месте, что Джек не мог пройти мимо.

---

- И есть законы, которые нельзя нарушать?
- Верно.
- Но если это необходимо?
- Лазейка отыщется. Лишь бы цену потянуть.
Джек хмурится и предупреждает, что играть с магией, почти не зная ее – опасное занятие. Лиза улыбается так солнечно, что слепит глаза, убеждает, что ей просто любопытно. Что мир, который Джек считает привычным, все равно что закулисье шоколадной фабрики и Нэверленд. Галка говорит, что ближе к последнему – так же можно быть сожранной крокодилом, если зазеваешься.

---

- Да брось, всего одно желание!
- Тебе это не нужно.
- Но почему?!
- Ты сама не знаешь, чего хочешь.
Лиза обиженно сопит и отворачивается – верит, что этого достаточно, чтобы получить желаемое. Джек тянется было, чтобы утешить, но останавливает руку. Это все меньше похоже на Нэверленд и все больше - на плохой психологический триллер. Словно бы кто-то должен умереть в конце, но Лиза слишком любит себя, а Джека мало что может ранить.

---

- Ты не можешь уйти!
- Отчего же. Вот я – вот порог.
- Но ты нужен мне!
- Тебе магия нужна. Чудеса. И без меня их в мире достаточно.
- Ты вечность об этом жалеть будешь!
Джек только плечом ведет: сколько таких проклятий ему вслед сыпалось уже не сосчитать, от ненависти одной маленькой лисички он не переломится.

---

- Ты. Сделала. Что?!
- Сделка. Жизнь твоего отродья – за мою, но вечную. Вот так-то, Галочка, исполнил ты все-таки мое желание.
- Посмотрим еще.

---

- Что нужно, первородный?
- Сделку.
- Дорого тебе это обойдется. Что предложишь?
- Четверть века страданий тебе на пропитание и личную услугу, когда понадоблюсь.
В сосуде пред Джеком клубится голодная тьма, и сделок с иномирцами, при иных обстоятельствах, нагваль бы не заключал, но девочки, еще не рожденные, хотя бы шанс должны обрести на нормальную жизнь. Так та, что погибнуть должна была, в сестре заключается и жизнью ее питаться продолжает. А младшая, которой проклятье не досталось, хранителем ее становится и проводником.

---

Лиза, с последствиями не справившись, меньше чем за год сгорает. Джеку ее не жаль.
Девочек отдают в систему, но он делает все, чтобы приемные родители были к ним добры.

- Послушайте, это хорошая клиника. У нас собственный банк крови. Кэрри в полном порядке.
- И все-таки проверьте. Прошу вас. Тревожно. Знаете, такое чувство, будто все кругом давит и сердце так стучит…часто.
- Вам нет повода волноваться, но хорошо. Вот, смотрите…хм.
- У меня предчувствия всегда сбываются.
Джек закатывает рукав и сдает кровь для только что переживших операцию дочерей. Немного очарования, капелька внушения – и персонал больницы верит, что это единственный выход из ситуации и столь экстренные меры необходимы. И это действительно так: Кэти едва хватает сил и она почти исчезает, а Кэрри еще не умеет ее беречь. Джек отдает немного – как раз хватит, чтобы подтолкнуть обеих. Им 12

---

Им 16 и кругом белые стены и запах антисептика. Блеклые рыжие волосы разметались по подушке будто хвосты кицунэ. Джек мало чем может помочь, но плетет им добрые сны, где обе девушки вместе.

---

- Как твое имя?
- Джек Доу.
- Прикольно. Как у моего настоящего отца.
- Да, но пишется по-другому.
Джек дымящейся палкой чертит по земле буквы. Не «неизвестный» - как последний укус от Лизы, а «галка». Кэти смотрит пристально и внимательно. Джек хочет ей все рассказать, но молчит – сделка с мазкен не дает идти простыми путями.

---

- Вот же жуткий тип!
- Кто, Джекки?
- Да, тот, на отшибе. Только пялится в свой огонь и молчит!
- Джек с тобой не разговаривает? Поняяяяятно.
Ёж глубокомысленно кивает и отправляется обсуждать интригующие новости с Верблюдом. Давно такого не случалось, чтобы у Галки слова для других не нашлось.

---

- Держи вот.
- Очень смешно. Призрак же.
- А ты все ж попробуй.
На просвечивающую ладонь опускается амулет, изготовлению которого Джек посвятил почти год – и удерживается там.
Джек хмыкает и подхватывает свой безразмерный рюкзак. Кэти не пропадет. Вцепилась в мир и больше не отпустит и не исчезнет, а вот о сестре ее стоит позаботиться.

---

Кэрри 20. И Джек провожает ее от ворот клиники, пусть и в птичьем облике.
Галка пронзительно кричит и пикирует на девушку, когда она пытается сесть в первое попавшееся такси – прямиком к водителю, который замышляет ее ограбить.
Галка отправляет ее к самому приличному юристу в городе(пусть для этого и приходится подговорить нескольких знакомых), чтобы помочь вступить в наследство по всем правилам, что придумали люди.
Джек из самого Ньюфорда тащит листовки Приюта и раскладывает их тщательно и ненавязчиво – чтобы Кэрри захотела отправиться именно туда.
Джек следит, чтобы она не шла опасными тропами и не питалась одними только гамбургерами. За несколько месяцев с Кэрри он мастерски выстраивает цепочки событий, которые ее берегут.
Надежнее этого только девчонки-вороны.
Его четверть века страданий, к счастью, подходят к концу.

Время позднее, и все его слушатели разбрелись по своим кроватям, норам, гнездам и логовам. Только старая Галка сидит, сучковатой палкой переворачивая угли в костре, и рассказывает: монотонно, почти ка заговор, случайные истории – совсем коротенькие, которые не успели вырасти в большой и сильный сюжет.
Он начинает в Альпах, в фермерском доме, где только что родился третий ребенок, и воздух вокруг светел и полон улыбок – взметнувшиеся искры долетают почти до неба и им не хватает совсем немного, чтобы зацепиться и стать звездами, а Джек, сопровождая их полет, спускается, вместе с командой исследователей, на самое дно океана, где хищные плоские морды донных рыб очумело бьются в окно старого замка, где Галка осел однажды, чтобы переждать очередной мор. Он хмур, курит трубку, набитую ароматными травами, чтобы отогнать от себя запах гниения. Еще немного и нагваль спустится вниз, в надежде спасти – и от тащит раненного, перепаханного разорвавшимся совсем рядом снарядом. Ты только крепись, паршивец, а выживешь – никто и не вспомнит, как ты рыдал.
И Галка бормочет, творит свою древнюю магию, пока одна из теней, не убоявшись света, подходит ближе, не заступая в круг.
Джек оглаживает бороду, словно раздумывая, хочет ли такого попутчика сегодняшней ночью, и, не сказав и не сделав более ничего, опускает глаза на огонь, чтобы к костру мог пробраться Койот.
Он приветственно машет рукой и указывает на стулья, ящики, камни и бревна – выбирай себе место по вкусу, а не хочешь, так и стой на лапах: хоть двух, хоть четырех – Галке без разницы.
Галке важно, что Коди продрог. Не замерз, а выстудился до самого нутра, и ходит теперь, словно неупокоенная тень. Это, конечно, не смертельно: выспится, доведет какого-нибудь бедолагу до седых волос, научит случайного мальца рисовать непотребства на заборах, и вновь оживет, но, раз уж приполз сюда, к костру, пусть греется.
Галка бормочет о сухих и рассыпчатых песках пустыни, прогретых на многие метры вниз. О солнце, сияющем в безоблачном небе и просторах – от края до края, необъятных и манящих.
Галка скрипит, словно кряжистый пень, но достает одеяло, метким броском отправляя его на плечи Коди. Тоже, своего рода, оберег – Джек сам стриг шерсть и прял нить, ругаясь на чадящую лампу и непроходящую непогоду.
Пиво у него покупное, не артефактное. Пара банок притаились где-то между ними, в темноте и, наверное, там и останутся до завтра, пока не станут добычей кого-то из пришлых.
— Ты пришел вовремя, потому что я тебя ждал, — слова у Джека тяжелые, старые. Его «ждал» — всеобъемлющее и всепрощающее, и, приди Коди на два дня раньше или пятью веками позже, Галка встретил бы его так же. – Да и Ворону нужнее.
И тень крылатой тени словно тоже оказывается здесь – Джек не боится называть вещи своими именами, это Коди, нашкодив, ищет обходные пути.
Под свой рассказ Джек заваривает чай. Подвешивает закопченный мятый котелок над огнем, льет воду, бросает пригоршню листьев и помешивает той же палкой, которую засовывал в угли.
Зачерпывает кружками – такими же пожившими, и раньше они непременно разлили бы жидкость, ошпарив владельца, а теперь ничего, присмирели. Джек еще присматривает за ними и редко отдает в чужие руки, но Коди – можно.
— А происходит столько, что за год не рассказать. Загибай пальцы, друг, — и это слово тоже старое, еще не затертое Джеком до полной бессмысленности, — койот с кукушками спелся. Во дела, правда? Летают, бегают, все вынюхивают. Да никак не найдут. И никто не найдет, кроме Ворона, да только Ворон сам себя запрятал так, что не отроешь. – Джек смотрит на пламя и, кажется, отсутствует здесь, находясь сразу всюду. Он и беспокойные кукушки, и мелкие мышки, и крадущаяся тень, и слившаяся в поцелуе пара. Джек простирает крылья над городом и за его пределами, обнимая и вспоминая сразу все, чтобы рассказать Коди самое важное, — так что ищи Ворона, Коди. Если кто и сможет, то ты, остальные мимо пройдут и внимания не обратят.
И Кроу, конечно, никуда не прячется – кто угодно может узнать его адрес и заглянуть на огонек, но это совсем не тот Ворон, которого запомнил Галка, и тут его отвары и талисманы бессильны. Галка скачет рядом, как обычная глупая птица, и не знает, с какого конца подковырнуть этот клубок, чтобы он начал разматываться.
— Драконы объединяются с Всадниками, фейри воюют между собой, магия то уходит, то просыпается, но сейчас, вроде как, получше, чем в сороковых. Ты вот – вернулся. Пусть орут что хотят, а я думаю, что знак добрый. Все меняется, но это лучше, чем если бы застыло на месте.
И это для Галки в новинку. Чтобы единственное, что он мог сказать: что история движется, но не иметь представления о направлении. Он треплет и без того растрепанные лохмы и хмурится.
Признание Коди не сказать, что удивляет, но вызывает оторопь: чтобы койот повесил хвост должно случиться нечто грандиозное. Или очень долго не происходить ничего значимого, и это куда больше похоже на их случай.
— Да брось, — и это его «брось» совсем не значит «прекрати нести чепуху и займись чем-нибудь важным». Джек искренне считает, что Коди, уткнувшись в стену, отказывается повернуть морду и заметить проходик в стороне. Темненький, узкий и извилистый, но все лучше, чем плющить нос о камень. – Рано нам еще отчаиваться, — и, хотя старая Галка сидит напротив и даже не думает шевелиться, его плечо отчетливо толкает засмотревшегося на огонь брата.
— Вот что я тебе скажу: отсидись тут, сколько понадобится, да ступай к Ворону. Там и девчонки, и троица из Асгарда, и даже Бастет, — Джек сыплет имена, словно светлые камешки на чашу весов, выдергивающих Коди из уныния, — они тебя ждут. Он – особенно. И только попробуй почувствовать себя виноватым, всыплю так, что даже из твоей дурьей башки эта глупость вылетит.
Джек ворчит, но гнева и раздражения в нем нет. Лишь беспокойство. И радость от возвращения Коди. Благодать не даст солгать – по этому бродяге он действительно успел соскучиться.

Идуна разглядывала лицо брата, словно стараясь прочитать, что он прячет внутри. Анхель выглядел прежним, но как будто немного виноватым. Это вызвало у нее улыбку, которая быстро сменилась серьезным выражением, едва она уловила смысл его слов.

Так значит, Даэль так с самого начала решил? А ей не сказал? Забыл? Или просто не хотел расстраивать?
С другой стороны, сколько разговоров у них уже шло до этого: о том, как им быть дальше и кто бы мог стать главой дома, реши Даэль, что он не хочет продолжать занимать этот пост. Так уж вышло, что никто особо не мог: вариант с Идрисом даже не рассматривался, потому что был самоубийством сродни тому, что совершили их родители; Идуна и Кьяра не рассматривались в качестве кандидатов также, потому что все эти разговоры велись еще при жизни Оберона, а тогда женщина во главе любого дома, не говоря уже о потерявшем в статусе, была чем-то маловообразимым; Тьян не рассматривался, потому что тогда еще был слишком молод.
Получалось, что кроме Анхеля, у них не было других кандидатов.

— Хм-м-м, — Идуна задумчиво кивнула в ответ на его слова, но поначалу ничего не сказала. Взгляд ее стал задумчивым и отрешенным; она смотрела будто бы на стол перед собой, но на самом деле в никуда.

Со дня смерти родителей и до сих пор корабль дома Черной Орхидеи плыл по волнам жизни без какой-либо конкретной цели. Точнее, цель у него была одна: не пойти на дно в бушующем море перипетий Неблагого двора. Никаких далеко идущих планов их семья не строила уже давно, долгое время живя сегодняшним днем и считая везением, что следующий для них вообще наступил.

Конечно, у них у всех были какие-то личные планы – у нее вот, к примеру, был план мести, на разработку и осуществление которого она потратила сотню лет и в котором не оказалось ни капли смысла. Идуна задумчиво повернула голову в сторону двери, за которой, как она знала, ее шедевр была погружена в чтение какой-то книги. Сотню лет Идуна потратила на ее создание, извела тьму составляющих и много, очень много воска на десяток неудачных попыток, а теперь, честно говоря, она не знала, что дальше делать с новым обитателем дома. Хотя, возможно, в будущем она найдет кукле применение…

Она подняла глаза на брата и улыбнулась.
— Ты очень красиво говоришь, — сказала она. – Мне нравится как это звучит. Заманчиво. Как будто у нас еще есть надежда.

Может быть. Теперь, когда Оберона нет, может, новые правители будут более благосклонны к отверженному им дому. Если Орихдеи будут им полезны и хорошо им послужат. Может быть.

Идуна отставила чашку и взяла руки брата в свои, мягко их пожимая.
— Но меня тревожит много вещей, — сказала она. – Это не потому, что я тебе не доверяю, Анхель. Я думаю, что ты отлично справишься. Я просто не доверяю другим. Не нашей семье, в смысле, а всем остальным. Но, наверное, от этого никуда не деться, так ведь?
В какой-то момент она почувствовала себя странно; когда-то давно в детстве, ей было знакомо это чувство: ощущение комка в горле и подступающих слез. Неужели она сейчас расплачется?

Идуна отстранилась и снова сделала глоток чая.
— Теперь тебе нужно всегда быть осторожным. Ты слишком ценен и мы не можем тебя потерять, — она улыбнулась, несмотря на нарастающее жжение в глазах.
«Я боюсь за тебя».
— Расскажешь мне, что за путь ты для нас видишь?

Он знал, что она придет.
Ему не нужно было посылать за ней или отправлять весть - впереди него уже бежало обещание, данное когда-то девчонке принцем, который видел себя королем.
Теперь, когда выдуманное им же пророчество сбылось - та, кто поверила в него раньше многих, должна была получить свою законную награду.

Он привыкал к трону медленно, точно птица к клетке, бедняк - к нежданно обретенному богатству, здоровый телом - к внезапной болезни. Массивное сиденье не ощущалось родным, как он, бывало, грезил, жесткие подлокотники не принимали его руки как влитые, а твердое изголовье не позволяло расслабиться и почувствовать себя долгожданным правителем.
Уже в первый день царствования он заявляет Виалль, что им нужны новые троны. Не засиженное Обероном седалище, не облюбованное Джулианом место, не натертые до блеска изглаженные прежними правителями кресла - троны, сделанные специально под них, короля и королеву, принесших новый Двор и новые правила, и к духам лесным все устоявшиеся традиции и приметы.

Но пока мастера трудились к официальной коронации, приходилось довольствоваться малым. В первое время их с сестрой ждало много приемов и аудиенций, и хотя велик был соблазн послать все к Праматери и заседать просто на ступенях, Эхо подсказывало, что положение все же нужно оправдывать.
Король должен быть королем.

Приближение Элии - и Аэрго - Риарден чувствует задолго до того, как распахивается дверь. Он узнает ее поступь, едва только девушка переступает порог замка, и негромко велит служанке принести из гардеробной тяжелую алую мантию, некогда принадлежавшую кому-то из фрейлин Морриган. Они с Виалль обнаружили много вещей - в кладовых Оберона, не использовавшихся, но сакрально оберегавшихся безумным правителем, и чуя в них отголоски древней силы, близнецы не решились избавиться от них.
Вместо этого Ри со смешком предложил сестре возродить былую традицию личных свит - со своими цветами и нашивками, отличительными знаками и отдельными клятвами верности. Когда-то в детстве, набирая себе "команды", они играли в них, выдумывая собственные ритуалы - но потом эта забава забылась, уступая место более злободневным проблемам.
Теперь же, заняв свое законное место, они могли по праву назначать себе фаворитов.

Ри выбирает алый - вопреки тлеющей в нем памяти о том, что когда-то в древности это был цвет жертвы, приносимой на заклание. Он видел в этом особый смыл - его собственная жертва во имя воцарения была немалой, так к чему теперь рядиться в какой-то иной цвет из-за суеверного страха?
Те, кто войдет в его свиту, должны знать, что от них может понадобиться - королю, Двору - тому и другому в одном лице - и Риарден не хотел прятать это за красивой мишурой.
"Становясь моим фаворитом, будь готов за меня умереть".

Он смотрит, как она приближается, выбиваясь из массы придворных и видом, и манерой - и впервые после победной битвы на его лице появляется улыбка.
Король смотрит на расхристанную дочку палача как на леди, выделяя её из всего скопления аристократов, собравшихся в зале, и поднимается с трона, спускаясь к ней и подавая руку для церемонного поцелуя.
- Рад приветствовать тебя, Элия. Твое законное место ожидает тебя - если ты готова его принять.

Довольная своей небольшой проказой, Идуна с улыбкой смотрит на озадаченного брата сверху вниз, точно он все еще ребенок, а она уже взрослая. Неожиданно ей в голову приходит мысль, что брат, по сути, всегда знал ее взрослой; родившийся уже после ее совершеннолетия Хель никогда не видел сестру маленькой беззащитной девочкой. Может, думается ей, именно поэтому он иногда относится к ней так… безжалостно, как могут относиться только дети к родителям, скорее всего сам того не осознавая.
Или же потому, что она всегда быстро отходит. Как сейчас, когда она смеется вместе с младшим братом и больше уже совсем не злится – и лишь его слова о задании Ее Величества заставляют ее вдруг резко умолкнуть в задумчивости.

Идуна всегда гордилась собственным чутьем на составы, считая, что ей невероятно повезло развить в себе именно этот дар. Пусть ее образ жизни и традиции в семье, а впоследствии и при Дворе долгое время не позволяли ему раскрыться в полной мере, юная леди Нёйве все равно всегда хваталась за любую возможность проявить себя и показать, что на многое способна – и под этим она подразумевала далеко не только умение заваривать чай. Обладая секретом того, как выстроить идеальную гармонию компонентов почти в любом составе, она была идеальным учителем для младших, всегда знающая, как именно помочь, подсказать, направить.

Однако железо… фейри боятся железа больше всего на свете, и все же от его воздействия до сих пор никто не нашел лекарства. Даже их собственная семья за века своего существования смогла выдумать только то самое зелье, которое она сегодня приготовила для Анхеля, которое помогало только в случае, если пораженный уже выжил и его жизни больше ничего не угрожает. По сути, это была просто эффективная мера для быстрого восстановления, не более.

Поэтому Идуна медлит с ответом, размышляя, пытаясь позволить собственной интуиции где-то в глубине подсознания нащупать ниточку решения, отыскать скрывающийся там ответ, но это оказывается невероятно сложно: не удивительно, что никто до сих пор не смог. В какой-то момент Идуна вдруг понимает, что ее мысли бегают по кругу вокруг одних и тех же идей, постоянно подгоняемые желанием поскорее найти желаемый ключ к разгадке и именно поэтому так и не находя. И это чувство, осознает она, ей уже знакомо – в этой же ловушке она обнаружила себя, когда очередной неудавшийся экземпляр ее куклы пришлось отправить на переплавку вслед за всеми предыдущими. В тот момент Идуна неожиданно поняла, что увязла в болоте частой ошибки исследователей и творцов – делать снова и снова одно и то же, надеясь, что результат в этот раз будет другим.

Вспомнив об этом, она как нельзя лучше понимает поступок младшего брата и усмехается – устало и даже как-то горько, но спустя мгновение снова улыбается и, опускаясь на колени, протягивает руку, чтобы погладить Анхеля по щеке.

— Это необычная задача, — говорит Идуна, глядя Анхелю в глаза. – Тебе нужно найти ей необычное решение… Я знаю, что ты уже много всего перепробовал, однако тебе придется расширить свои горизонты еще дальше. Можешь покопаться в человеческих записях: возможно, смертные обнаружили что-то, что мы упустили, потому что никогда не считали, что нам оно нужно. И в целом… попробуй использовать то, что не стал бы обычно использовать. Мне кажется, тебе может помочь ингредиент, которого у нас пока нет.

Она не знает, что именно это за ингредиент. Но может, Анхель его найдет.

— Я подумаю еще, — обещает Идуна. – Может, мне тоже что-то полезное придет в голову. Обращайся всегда, если будет нужна помощь. И, Анхель… заклинаю тебя, ничего не испытывай на себе, пока мы с Даэ не одобрим состав.
«Пожалуйста».

— Я прощаю вам ваш проступок, милорд, — говорит Идуна, поднимаясь на ноги. – Но за нашего с вами старшего брата говорить не могу.
«Даэля тебе придется задабривать самостоятельно. Удачи тебе с этим».

Какая прекрасная ночь! В такие ночи я жажду крови…
Конор перегнулся через плечо своего звуковика в студии и несколько секунд смотрел на дисплей смартфона, где рисованный клыкастый мужик в желтых очках толкал монолог.
Ирландец глубоко вздохнул.
— Джим, ну что за говно ты смотришь? – тихо поинтересовался он и человек вскрикнул, выронив игрушку на пол.

- Бля, боже, Бирн, кончай так подкрадываться каждый раз или я попрошу тебя колокольчик на шею повесить… ты здоровее меня раза в два, а ходишь бесшумно…
— А нечего всякую муть вместо работы смотреть… — мужчина поднял телефон, повертев изображение и прочитав.

- Хеллсинг, Война с нечистью… Серьезно?

— Да, блин, культовое же аниме…мы в студенчестве в общаге марафоны устраивали. Самый харизматичный вампир,  и сюжетная арка…

— Стоп…я не понял уже три слова из того, что ты сказал и мне не интересно… ты мне про Дракулу еще расскажи, чушь это все, а тебе пора взрослеть, тебе тридцать пять годиков. Лучше бы женщинами интересовался, чем мультиками… — надавил на больную мозоль музыкант, который пришел послушать записанный материал.

— Да ладно тебе, я тебя ждал, решил отвлечься…

Скрипач махнул рукой, про себя гадая, почему людей так и тянет ко всякой потусторонней нечисти. И каково же их разочарование, когда встреча случается совсем не по их сценарию. Узнай, например, Джим, что Конор и есть настоящий вампир с такой харизмой, что этот рисованный Хеллсинг скромно присядет в углу, скорее всего, испугался бы еще больше, а в худшем случае попытался облить его святой водой или напихал бы чеснока в микрофоны…  Нет уж, пусть считает, что он просто ворчливый американский ирландец с абсолютным слухом, так безопаснее для всех.
Через час они закончили дела, и Джим отправился домой на Убере, а Конор решил немного прогуляться, смотря, как из-за облаков выходит полная луна и, подражая интонации, произнес.

— Какая прекрасная ночь! В такие ночи я жажду крови…  Нет, ну что за идиотизм…. – вопросил он в небо и не ожидая ответа, пошел вперед, сунув руки в карманы легкого плаща.

Была еще одна причина, по которой мужчина отправился пешком, на его пути возникла неприметная частная клиника, к которой он подошел с черного хода и трижды стукнул в дверь. На пороге возник молодой парень, местный студент-медик, подрабатывающий в гематологической лаборатории. Приветливо кивнув и не задавая вопросов, он протянул Бирну небольшую, аккуратную сумку-контейнер. В ответ к нему в руку тут же перекочевала уверенная пачка денег.

— Слушай, можно же переводом, как современные люди, — усмехнулся он, закуривая, и покосился на ирландца.

— Если тебя проверят, будет трудно объяснить, за что ты получил такую сумму, дурень – беззлобно отозвался вампир, поправляя лямку на плече. – Вы, молодежь, совсем думать скоро разучитесь…

— Молодежь?!  А ты-то сам, что, доисторический. Тебе больше тридцати не дашь… Ладно, не мое дело, до связи через месяц…

Они попрощались, и ирландец направился к дому через район университета, где сейчас было тише обычного – многие еще не вернулись на учебу, а значит, местные бары еще не сделали привычную выручку. Решив поспособствовать их благополучию, Конор заглянул в первый попавшийся, заказал двойной виски и легко опрокинул в себя, незаметно уронив на дно бокала несколько капель из склянки с «Пушкой»
Настроение, которое было сильно подпортили «аниме» и беседы о доисторическом, поползло вверх и вышел он из бара вполне довольный жизнью.
Видимо, он слишком расслабился, потому что упустил момент, когда из-за угла вылетел какой-то тип, под мышкой которого была зажата женская сумочка. Похититель так спешил, что влетел в вампира, просто не успев сориентироваться. Собственная сумка соскользнула с плеча и упала на асфальт. Человек ругнулся и рванул мимо ирландца в темный переулок, из которого был проход на соседние улицы.

— Ах ты, ублюдок чертов… не дай бог разбилось что-то, я тебе все ребра переломаю! – зарычал Конор, подхватывая свою ношу и решительно направляясь за человеком, намереваясь надавать дураку зуботычин. Однако стоило ему шагнуть в темноту переулка, все внутри буквально ощетинилось от предвкушения опасности. Нос втянул запах, который был тут везде, сладковатый, удушливый и странно манящий. Впереди шевельнулось нечто большое и бесформенное, а затем раздался тихий вдох.

«Ну все, накаркал….черт бы тебя, Хеллсинг, побрал»

[indent] Под ногами хрустит снег, вокруг шумят автомобили, город надрывается в ночной какофонии звуков, и это лучший саундтрек, под который вся жизнь летит к чертям.

[indent] Невыносимо-ярким и приторно-розовым горят магазинные вывески в виде сердец: скоро из кошельков потекут деньги на шоколадные конфеты, букеты роз и пачки презервативов. Клем в это время обычно даёт камерные концерты для парочек, которые либо пьяными лезут на сцену в попытке засосаться, любо обжимаются по всем тёмным углам, в которые только можно завалиться. Сейчас она понятия не имеет, какое сегодня число и какой день недели, и просто стоит напротив одной из вывесок, позволяя алому неону слепить глаза, подставляя лицо холодному красному свету и тщетно пытаясь сосчитать собственный пульс. Клем сжимает в кармане телефон, царапает ногтями с облезлым чёрным лаком экран, перебирает между пальцев брелок в виде молочного коктейля и ждёт, невыносимо ждёт, что вот сейчас раздастся звонок и кто-то объяснит, во что превратилась её жизнь.

[indent] Но телефон молчит, последние её звонки — сплошные исходящие, бесплодные попытки дозвониться до Титча и вытрясти из него всю душу вопросами, что он с ней сделал. «Номер больше не обслуживается», — вещает равнодушный механический голос. Отель, где он остановился и номер которого есть у Клем, не даёт никаких ответов: постоялец Джеймс Титч не числится среди гостей. Потом у неё садится телефон. А на дохлую нокию никто не сможет позвонить.

[indent] Нужно вернуться на квартиру и закинуть мобильный на зарядку, но Клем мучительно страшно перешагнуть порог и оказаться вновь в месте, где в спёртом душном воздухе расползается железный запах её крови. Мелькает шальная мысль позвонить родителям, впервые за десять лет. «Привет, мам. Как дела? Папа уже вышел из тюрьмы? Слушай, у меня проблемы. Можно я приеду? Люблю-целую, скоро буду». Но идея отбрасывается почти сразу же: ноги её не будет в Брантфорде. Она не справляется со своей жизнью самостоятельно.

[indent] Клем хмурится, когда ловит взглядом своё отражение в тёмном стекле витрины: то ли сбежала из психушки, то ли выползла из холодильника при морге. На обветренных губах засохла бурой корочкой кровь — Клем не удивится, если где-то успела удариться головой и словить сотрясение мозга. Она вообще мало что помнит в последние ночи: будто бы попала в комнату без дверей, и кто-то каждый раз выключает в её мозговой коробке свет, лампочка меркнет, стирается большая часть памяти, а потом Клем обнаруживает себя где-то посреди домов, улиц, машин и людей.

[indent] А ещё впервые замечает, что ходит босиком по снежному городу: ботинки так и остались в квартире, ей было совсем не до них, когда хотелось просто убраться куда подальше из четырёх стен.

[indent] Клем неуверенно толкает стеклянную дверь перед собой, оказываясь в забегаловке 24/7. Здесь светло, тепло, мало людей и пахнет острыми мексиканскими лепешками, а ещё чёрной жижей из кофейного автомата. Желудок словно врос в позвоночник и свернулся узлом от голода, но когда перед Клем ставят тарелку с буррито, она смотреть на него не может — желчь скапливается во рту, а она пулей выбегает из-за стола в уборную, где пытается выдавить из себя хотя бы что-то из еды (когда она вообще ела в последний раз?) и не рыдать слишком громко над унитазом. Не получается: в дверь стучат, женский голос участливо спрашивает, всё ли у неё хорошо.

[indent] У Клем всё просто охуенно. Просто Титч подсыпал ей что-то. Или заразил какой-то дрянью. Или она залетела. Вариантов — полно, но все они дерьмовые.

[indent] Забегаловку она оставляет, так и не притронувшись к еде, но не забыв оставить хотя бы немного чаевых. Она просто идёт по городу, засунув руки в карманы толстовки, натянув капюшон на голову как можно сильнее, и поворачивает куда-то в переулки, которыми обычно иллюстрируют криминальные хроники. Сгорбленные над горящими мусорными баками силуэты, дома из картонных коробок, шорохи в распахнутом и перебираемом зелёном мусорном контейнере — добро пожаловать на дно жизни. Клем греет руки о мусорный бак вместе с бездомными — одной женщиной и двумя стариками. Кто-то из них передаёт по кругу стеклянную бутылку — невыносимо пахнет спиртом, Клем не пьёт неразбавленную водку, она вообще старается не пить, но сейчас ей очень нужно согреться хотя бы чем-то, и водка отнюдь не худший способ. Горячительное не помогает, лишь мерзко горчит на языке. Один из бродяг расспрашивает, что у неё случилось, ведь раньше он не видел её в этом районе — Клем не знает, что ему ответить, да и отвечать ли вообще. Вместо этого просто уходит, пошатываясь и тяжело опираясь о стену: она бы почку отдала, чтобы только нормально поесть.

[indent] Всё это — один затянувшийся кошмарный сон. Титч чем-то напичкал её, и всё происходящее — повреждение мозгов, в которых винты сорвались из-за убойной химии. Клем не употребляет, но уверена, что это точно наркота: перед глазами проносятся все просмотренные сериалы и фильмы про наркош, и всё её состояние похоже на ломку, только непонятно, чего именно хочется.

[indent] Клем сидит у стены, под огромным граффити анархической А, намалеванной красной краской, и покачивается из стороны в сторону, обхватив себя за колени. Кто-то из прохожих кидает ей монетку, но Клем не бездомная. Просто у неё проблемы. Залитая кровищей ванная в квартире. Провалы в памяти. Белый шум в ушах. Металлический привкус во рту. Другой сердобольный аккуратно касается её плеча: наверное, проверяет, не откинулась ли и нужно ли ему вызвать копов с медиками. Клем говорит что-то совсем невразумительное, прячется от чужого сочувствующего взгляда под капюшоном, нервно облизывает губы, перебирает между пальцев монетку, а потом всё же поднимает взгляд на незнакомца.

[indent] У того забавный пёстрый шарф: зелёный-оранжевый-белый — он что, ирландец до мозга костей? За мягкой полосатой шерстью видно шею с тремя родинками у самого кадыка, а ещё он сглатывает слюну, когда что-то говорит, и в воздух вылетает облачко пара с его губ, а бьётся венка под его челюстью очень явно, хочется поцеловать её.

[indent] Кто-то снова выключает лампочку в её черепной коробке.

[indent] А потом включает.

[indent] Наконец-то хотя бы какое-то тепло: Клем не открывает глаз, чувствуя, как в груди у самого сердца разливается мягкое тепло, обжигает губы мягким жаром, остывает на пальцах. Хочется продлить это мгновение тепла и сытости — желудок наконец-то перестаёт сворачиваться в спирали, и Клем готова рыдать от того, какое же облегчение не чувствовать этот мучительный голод. Да, у неё есть проблемы: кинувший её продюсер, неудавшаяся попытка свести счёты с жизнью, абсолютная жопа с деньгами и провалы в памяти. Но они сейчас кажутся такими незначительными и крохотными рядом с тем, что наконец-то горло не обвито колючей проволок, а в желудке не свился клубок змей. Можно открыть глаза и даже улыбнуться миру немного.

[indent] Только-только рождённая довольная улыбка замирает на лице и в следующее мгновение трескается в гримасу, когда перед глазами возникает тело прохожего со вскрытым горлом: он лежит рядом, под ним на снегу расползается алое пятно, а её пальцы сжимают сорванный шарф как дохлую пёструю змею. А вместе с этим всем порождением больного и отравленного разума — новое лицо случайного свидетеля.

[indent] — Я могу всё объяснить, — вообще-то ни хрена она не может объяснить, но нужно защищаться. — Пожалуйста, только не вызывайте копов.