Гораздо приятнее находиться под искусственным солнцем. Холодный свет ложится на уставшее лицо безобразными пятнами. Можно сослаться на бессонную ночь или на потерю интереса к жизни. Сложно обозначить конкретную причину, если нет никакого желания ее искать. 
Мама вымученно улыбается, протягивает руку с робким намерением погладить сына по голове, но вскоре отступает, будто вовремя одумавшись. В ее глазах трепещет очевидный вопрос, направленный вглубь себя.   
что я делаю? 
И правда, что она делает? Помимо нескончаемых попыток вытеснить мой светлый образ из своего сознания. Напрасных и слишком уж откровенных попыток. Я не двигаюсь лишь потому, что знаю - она никогда не прикоснется. Иначе заранее отпрянул бы, явно помня, как эти самые руки давили на макушку, принуждая склоняться над пепелищем. Таким нехитрым способом к порядку приучают еще диких котят. Они привыкают, вскоре забывая о том, как совсем недавно с искренним упоением драли обои, истошно верещали и гадили на ковер. Все поправимо. С пеплом на губах, с разводами темной золы по всему телу. У каждого свой подход к родным детям. 
Мне нужно ходить в университет, чтобы лишить родителей серьезного повода для незапланированного обращения к мистеру Дарнси - нашему семейному психотерапевту. В действительности, моему личному промывателю мозгов. Я благодарен ему исключительно за выписанный рецепт, с помощью которого мне удалось немного подзаработать. Подростки отдадут все свои карманные деньги за возможность почувствовать себя взрослыми. Особенно охотно они примут целебные таблетки от такого мрачного и молчаливого однокурсника. Не стоит считать меня местным дилером, специалистом в области медицины или филантропом. Меньше всего я забочусь о благополучии окружающих - вызывая у них стойкую зависимость от сильнодействующих нейролептиков. Долгое время они парят над землей безэмоциональными фантомами, а потом просят еще. Их угнетает это состояние, но отказаться от него они уже не в силах. Нужно думать, прежде чем покупать у мрачного и молчаливого однокурсника листок сложенный втрое. 
- Ну, а если все-таки попытаться? 
Шепот режет слух, отчего кривлюсь и недовольно жмурюсь. 
- Это не для меня.
Конечно же, это для того, кто стоит за массивной дверью лекционного зала. Он ждет уже несколько часов, мается, изнывает от острой необходимости унять эту нарастающую тревогу, этот страх, не поддающийся рационализации. Его корежит, пробивает на резкие перепады настроения. Мотает из стороны в сторону, превращая мысли в череду ужасающих символов. Странно, даже осознание того, что я поспособствовал данной симптоматике, не приносит должного удовлетворения, а жаль. Мне самому давно не нужны никакие препараты для полного выпадения из реальности, потому я изредка снабжаю ими студентов.
За последние два месяца это случилось всего один раз. Неудачно свернул на тротуар и поскользнулся - мать решила, что подрался. Мистер Дарнси тут же протянул ей вожделенный документ, дающий право устранить возникшую проблему. Наверное, она желает мне смерти. Стоило бы оскорбиться, начать грозиться судебным разбирательством, доказывать насколько пагубно ее методы воспитания влияют на мою психику. Только незачем это затевать. Пусть делает все, что заблагорассудится. Главное не прикасается ко мне. Никто. Не должен. Прикасаться. Ко мне.

прошлась по свежим постам и нашла игру в города хдд

— Ливерпуль.
— Нахуй.
— Лондон.
— Нахуй, Джеймс.
— Да ладно тебе, всё равно делать нечего. Ты не умеешь? Это просто, тебе нужно назвать город на букву «н». Например, Нотингем.
— Джеймс, отъебись от меня. Я не буду играть с тобой в города.
— Манчестер.
— …
— Ну ты и зануда. Не с той ноги сегодня встал?
Артур встал не с той ноги, не с того города, не с той работы и не с той жизни. Его настроение под стать серому лондонскому полдню — без изменений и неожиданностей ровное, мутное, унылое.
Инквизиторская работа в поле напоминает ему о войне, воспоминания роятся за гранью сознания и запирают Байтелла в состоянии постоянного гудящего раздражения. «Отчистите свои мысли, это вы контролируете их, а не они вас» — сказано в рекомендациях для магов-менталистов. «Считайте вдохи и выдохи» — написано там. «Отстранитесь, взгляните на ситуацию издалека» — так советуют. «Издалека», блять. Стоило послушать. Артур клянет себя за то, что не уехал в Италию, Францию или Россию.
Белобрысый инквизитор о чем-то громко рассуждает, распугивает прохожих своей бурной жестикуляцией. Ему не впервой болтать в режиме радио, он, кажется, наслаждается процессом. Артур, привалившийся к ограде, молча следит за ним взглядом. Джеймс — балбес, клоун, магнит для неприятностей, но он не идиот. Говорит, говорит, говорит без остановки, и Байтелл цепляется за эту болтовню, сосредотачивается на ней, выталкивает всё остальное наружу.
На углу указатель, жестяной прямоугольник с названием улицы: «Флит-стрит». Точь-в-точь такой же, как до войны. Точь-в-точь такой же, как во время. Но не тот самый, новый. Тот самый, погнутый и закопченый, конечно, убрали. Заменили. Может, даже в музей засунули. Артур не знает, когда это было сделано — его же здесь не было.
— Ты знаешь, кого мы ждем? — Продолжает трепаться Джеймс, — Драйдена и Брекенриджа.
У Артура смехотворно тонкое личное дело (помогал Черчиллю? Глотал грязь в окопах? Простите, но как опыт мы учитываем только настоящие дела. Дела иных, то есть). У Джеймса папка ощутимо больше, только вот составлена она из разной степени провалов, нескольких выглядящих случайными успехов и бесконечного фейспалма. Вдвоем их отпускают только перевертышей с деревьев снимать. Но линейный руководитель не теряет надежду на перевоспитание трудом. В своей обучаемости Артур уверен, Джеймс же… Ну, он был инквизитором-анекдотом сто лет до того, как выпросил Байтелла в напарники, и, вероятно, будет инквизитором-анекдотом через сто лет после того, как маг уйдет. Вероятно, ему хорошо там, где он есть.
— Ты с ними ещё не работал, да? Тебе должно понравиться, у Брекенриджа вечно рожа кислая, будто он лимонов наелся, прям как у тебя. А Драйден смешной, чувство юмора у него работает как надо. Славные ребята.
Джеймс любит людей. Иных. Инквизиторов. Вообще всех. Он с уважением расписывает дела незнакомой Артуру парочки, травит какие-то байки. Байтелл считает дома на узкой улочке, чтобы найти среди них тот, в бомбоубежище которого кто-то когда-то провел какой-то ритуал. Владелица обнаружила следы случайно и, разумеется, вызвала бобби. Ну а от жалобы «сатанисты в моем подвале прирезали козла» до инквизиции рукой подать.
Артур считает дома один раз, другой, и третий и в какой-то момент ему начинает казаться, что бомбоубежище, в которое им предстоит спуститься, делили две семьи, жившие по соседству. Томпсоны и его собственная. Этого, конечно, не может быть — их с Элайзой дом (дом, в котором она умерла) находился в другом конце улицы, в этом Байтелл уверен.
Абсолютно уверен.
Почти.
— …тур? Арт? Арти? Что с тобой? Ты в порядке? Выглядишь так — краше в гроб кладут.
От унизительной необходимости отвечать Байтелла спасает появление двух старших инквизиторов. Маг прерывает причитания напарника сердитым взглядом, шагает вперед, протягивает руку, коротко представляется.
Обычный день, обычная работа.
Обычная табличка за его спиной: «Эта улица была полностью разрушена во время бомбардировок Лондона нацисткой авиацией 29 декабря 1940 года».
Артур совершенно точно сможет держать себя в руках.

Макс сначала подумал, что это глупая, даже злая шутка какого-то сорванца, может быть, даже самого Томаса, которого они наказали за какую-то провинность, посадив под домашний арест. Звонок оторвал его от просмотра сметы, и когда новость, сказанная на другом конце провода, наконец достигла ушей вербира, трубка в руках его уже покрылась паутинкой трещин.
Дора умерла.

Авария, глупая и беспощадная. Сгубила молодую еще и полную сил медведицу. Унесла прочь ее душу, оставив изуродованное тело. Но когда Максвелла пригласили на опознание, он сразу понял – что дело куда хуже. Ведь на опознание едут только лишь тогда, когда тело можно узнать с трудом. Сына он не взял с собой – не мог после этого смотреть ему в глаза. Бездыханное тело супруги покоилось на холодном металлическом столе морга, безмолвно намекая на невозможность каких-либо шуток. Грустного вида патологоанатом сообщила, что женщине почти срезало голову куском пластика в результате жуткой аварии, случившейся всего несколько часов назад.

Максвелл видел много трупов за свою жизнь – это истинная правда. Многих он сам убивал, мучил, калечил и пытал, добиваясь правды или нужной информации. Но тело Доры, искалеченное, изуродованное нелепой трагедией, стало для полярного чем-то новым, чем-то, что видеть ему совсем не стоило. Он не проронил ни слезинки, не всхлипнул – молча осмотрел привычные, но такие дорогие сердцу черты лица, отметил уродливый шрам от грубо зашитой раны на шее. Черные локоны еще сияют и лоснятся в свете холодных ламп морга. Все еще красивая, как в первую встречу. Но уже бесконечно далекая и холодная.

- Мне очень жаль, мистер Махоуни, однако, быть может, вас это утешит – ее смерть была почти мгновенной, - каркает прокуренно докторица, закрывая тело тканью и задвигая ее в холодильник, поднося к мужчине планшет с бумагами на подпись, - мои соболезнования.
Руки не слушаются, тело будто онемело, но что-то продолжает жить в Максвелл, минуя все это. Пальцы сжимают ручку, ставят в нужных местах подписи, и вскоре тело будет передано его семье для похорон.

"Почти мгновенно". Эти слова застревают острой занозой в мыслях мужчины, каленым железом выжигая последние возможные моменты из жизни его жены. Быть может, она думала о них, о своем непутевом муже, о детях, что стали не такой уж и великой радостью в ее жизни? А быть может, она думала о своей возлюбленной, от которой возвращалась, и на которую сам Максвелл закрывал глаза, зная, что Дора сама дала добро ему на его похождения? А быть может, она не думала ни о ком, просто ехала и любовалась видом природы, пока не случилось страшное. О чем были ее последние мысли?
Уже никто никогда ему не ответит.

Похороны были ранним утром. Мелкий противный дождик накрапывал, оставляя влажные следы на лакированном гробу. Приехали все – начиная от их ирландской родни, во главе с Гидеоном и дедом Говардом, и заканчивая совсем уж далекими знакомыми с работы и просто друзьями и товарищами, с которыми Максвелл успел завести знакомства. Все они были здесь, старались поддержать его в этот трудный для семьи час. Хлопали по плечу, утешали словами, всячески навязывая свое внимание, чтобы отвлечь вербира от темных мыслей. Но ему было уже все равно. Он захлопнулся от всех и вся, смотря исподлобья на длинную процессию прощавшихся с медведицей. Пока не заметил Томаса. Младший сын стоял в одиночестве, маленький медвежонок, только что лишившийся матери. Он выглядел затравленным зверем, которого загнали в ловушку, которую тотчас захлопнули, чтобы убить испуганного детеныша. Не один Максвелл сегодня прощался с дорогим ему человеком. Абигейл ушла и просила ее не беспокоить – с боем, криками и скандалом. Доротея ушла в мир иной быстро, легко, так же не сказав никому последнее прощай. Остался только Томми – мальчишка-оборотень, единственный сын Максвелла Теодора Махоуни, следующий граф Тросгода и пэр Кередигиона. Маленький медведь, раздавленный смертью любимой матери. Максвелл остро ощутил боль сына, как свою собственную. Раньше он относился к нему как к чему-то обыденному. Да, он воспитывал его, давал иногда затрещины, когда тот перегибал палку, но втайне гордился маленьким оборотнем. Теперь остались только они.
И когда, подойдя поближе, Махоуни положил руку на плечо сына, внезапно осознал, что тот уже почти вырос – Томас был всего на полголовы ниже своего отца. Пусть и ставший большим, для Макса он останется сорванцом, что мог поднять их с утра из-за какой-нибудь ерунды. Тогда взрослого оборотня это жутко раздражало, но сейчас…

Горечь утраты сблизила их, пусть и не надолго. Отец и сын – вот и все, что осталось от их семьи. Голос сына под молитвы священника прозвучал набатом. Томас звал его, хотя будто даже и не понимал этого. Вместо слов, которыми медведь никогда и не владел, он просто положил руку парню на плечо.
Мы вместе. Я рядом.
- Я здесь.

Макс не считал себя идеальным отцом, вовсе нет. Но он должен был быть рядом с сыном, просто потому что больше некому. Больше никто не поймет и не разделит боль утраты так, как он. Голос священнослужителя стал чуть выше, и все пришедшие стали бросать цветы на темный гроб. Макс замер в нерешительности. Крепкие пальцы, не утратившие за годы своей силы, сжимали алую розу. Он не мог бросить этот цветок вниз, на крышку гроба. Это было словно признать, окончательно объявить, что все, делу конец, что Дора мертва, что ее больше нет. Стоящий рядом сын стоял в такой же позе. Видеть родное лицо отпрыска таким убитым было чересчур больно, и Махоуни с каждой секундой ощущал, как груз вины за случившееся ложиться на него. Но сын никогда ничего не знал о взаимоотношениях родителей. Для него они были идеальными родителями, хотя да, ругались, но мирились. Все было хорошо.

В глазах ни слезинки. Нужно просто сжать зубы, задвинуть свое «я» куда подальше и двигаться дальше ради сына, который оказался не готов к случившемуся. Пальцы разжались и красные лепестки, рассекая влажный воздух, рухнули на лакированную крышку, словно Махоуни твердо решил для себя все и разом.
С кладбища они ушли рука об руку с сыном.

Дальше дни потянулись серо, уныло и мрачно. Осень настигла мужчин Махоуни внезапно, закутав в дождливую вуаль, сковав все чувства в промозглые оковы апатии. Утро началось как обычно – Том собрался в школу, и молча ушел. Максвелл допил свое кофе и отправился в офис, по пути заметив ту самую кафешку, в которой они часто бывали всей семьей. Семьей.

Отвлекшись, медведь едва не врезался в такси, что стояло впереди, и только отличная звериная реакция спасла его. Выдохнув, он откинул голову назад, размышляя, когда же его отпустит. Но, наверное, не отпустит никогда. Слишком свежа рана, слишком пустой дом и слишком отстраненный сын. Это убивало полярного, оживляя самые потаенные страхи, оставшиеся со времен Бухенвальда, память о которых уже давно подернулась поволокой. Макс боялся одиночества, как бы не пытался этого отрицать. Но оставаясь в своем характере, упорно отталкивал всех вокруг. Звонок в офисе настиг его внезапно, и, принимая вызов, вербир почему-то не ждал хорошей новости.

- Мистер Махоуни? Здравствуйте, вас беспокоит директор Терра. – Макс пробормотал нечто вроде «да, я вас слушаю», но директор была явно разозлена, потому тянуть с раскланиваниями не стала, - ваш сын устроил безобразную драку в школе, едва не покалечил трех одноклассников. Немедленно приезжайте в школу!
Вздохнув, Махоуни отключился, угукнув, и посмотрев на секретаршу, Кристал, которая все поняла без слов, удалился из офиса, чтобы оказаться в школе.