Солнце покинуло небосвод, уже как часа два или три – сегодня Натан не смотрел на часы и никуда не торопился. Ночь обещала быть не скучной, даже в собственный выходной, но, провести его предстояло не с кем-нибудь из парда, а с другим, иным представителем звериной крови. Верлеопард вышел на парковку к назначенному времени, чтобы отыскать место, откуда его можно было легко заметить, без последствий для собственной жизни. Среда, почти середина недели, принесла с собой достаточно посетителей в Цирк проклятых, чтобы с поверхностным интересом следить за толпой и, ловя на себе их любопытные взгляды, скрашивать собственное ожидание. Он не допускал вероятности долгого опоздания от Лукаса, не получал от него звонков или сообщений и ждал, просто ждал, иногда, переводя взгляд на тёмное небо или в сторону невидимого источника слабого ветра. Для типичной ноябрьский погоды, этот вечер был несравненно тёплым и сухим, поэтому, Грейсон, заранее решил дойти пешком. Сама идея о вождении автомобиля или заказе такси, вгоняла его в цепенеющий страх, однако, понять, чей он – не удавалось. Многие страхи покинули его разум и сердце, с того момента, когда был убит прежний Намир-Радж, Габриель, уступая место новым. Те, кто являлись знакомыми пантеры, о подобном даже не догадывались – друзья понимали без слов.
Механические часы на запястье нещадно отсчитывали минуты. Они были единственным аксессуаром, если не считать телефона, простые и, довольно, практичные. Практичность угнездилась в голове, благодаря совместному влиянию Мики Калаххана и Аниты Блейк, не касаясь выбора одежды. Песочная кашемировая рубашка и узкие джинсы, серый вязаный кардиган, служивший не первый год, четыре ряда африканских бус (два из которых неплотно обхватывали шею) и тонкий шарф вместе с ветровкой – от Ната исходило ощущение домашнего уюта и аппетитный аромат ванили. Густые, красно-коричневые волосы он подвязал лентой в цвет, у основания шеи, чтобы ветер не позволял им перекрывать обзор. Такой внешний вид вызывал меньше вопросов, чем, если бы он гордо демонстрировал отсутствие боязни холода, находясь среди людей.
С оборотнем-бетой, принимающим облик ласки, его часто путали, хотя, кроме роста, у мужчин было много внешних различий: телосложение, цвет глаз и волос, их длина, даже аромат одеколона. Частенько, веркот интересовался у самых близких: почему? Они шутили и приводили разные доказательства, удивляющие Натана. С Лукасом было приятно общаться на самые разные темы или, просто, находиться рядом, словно с любым другим верлеопардом из своего клана. С Лукасом можно было оставаться в тишине, не ощущая тяжёлого давления чужой силы и холодной, липкой атмосферы взаимной неприязни или авторитета. В самую первую встречу, носитель чёрного хищника под кожей ощутил нечто, похожее на симпатию к знакомому – кто, же, знал, что симпатия окажется взаимной и доведёт до столь странной просьбы?
Когда Лукас постучал в дверь импровизированной кухни, в стенах Цирка, и озвучил свою просьбу странным коктейлем дружелюбия и неуверенности, танцор едва не выронил из рук красивый кофейник. Обошлось без посудовредительства, но с немым удивлением, переходящим в ступор. Помочь устроиться танцором в «Запретный плод», чтобы… загрузить себя по полной? Насколько Грейсон был в курсе всех новостей в Сент-Луисе, истинного альфы верласок здесь не было, а сподвигнуть на такой поступок мог лишь Мика, имеющий особый статус среди мохнатых собратьев. Кот согласился помочь, прекрасно понимая, что от его рекомендации мало что будет зависеть. Он слышал, что в клубе не помешает новый танцор, но не имел возможности убедиться в правдивости слухов лично.
Натан обернулся на знакомый голос, мягко улыбаясь, без демонстрации зубов:
– Добрый вечер. Не волнуйся: я не долго ждал. Некоторые из стриптизёров, обитающих в Цирке, знают короткую дорогу до клуба, и я в их числе. Ты какую дорогу предпочтёшь?
В этом был весь леопард: не принимать решения за других. Собственные решения он учился осмысливать и реализовывать последние шесть лет. Шесть лет… Столько длилось детство человека, до школы. Он не хотел навязывать лишнюю беседу, если, вдруг, Дюфур желал достичь намеченной цели без побочных квестов, но, в глубине души, был рад видеть его сейчас.

пост за Матильду с:

— Охота должна приносить удовольствие, — отвечает Матильда поучительным тоном, словно эта истина должна быть не теорией — самой настоящей аксиомой, непреложной истиной, которую невозможно опровергнуть. Оттого охотница залихватски подбрасывает кинжал в руке, неизменно ловя его рукоять. Хорошее чувство баланса важно в оружии, и к этому качеству она была крайне придирчива. Инстинкты и чувства, казалось, были обострены до предела — словно у хищника, который наконец взял след беззащитного зверька, и был готов растерзать её своими клыками, — Поэтому не порть его, мой милый друг.

Я знаю, кто охотник, а кто — добыча, — мысленно добавляет женщина, ведь контролируемое безумие было частью её натуры, которую и раскалёнными щипцами из неё не выдернешь — иначе полностью разрушится само основание молодой лихой ястребицы. Ведь без этой самой охоты так скучно, само существование для неё тянулось в спокойные дни до безумия раздражающе и надоедливо. Возможно, даже забавно, что страстность в Матильде можно было бы заметить лишь тогда, когда перед глазами маячит перспектива «охоты», ведь ей ужасно претили мир и спокойствие.

— К тому же, — уже срываясь вперёд, Матильда отталкивается от земли, делая прыжок вперёд и вверх, чтобы преодолеть расстояние с нападавшими и перехватывает нож обратным хватом для собственного удобства, перерезая шею так, что лезвие шаркается о шейные позвонки с неприятным хрустом, и облизнулась голодно, — я слишком долго сдерживалась.

Второй... третий... кажется, она перестала считать, сколько дерзновенных ублюдков ей удалось принудить испустить дух — или же ей было попросту не до этого, ведь, захваченная охотничьим азартом, подчас она теряла голову основательно. Хотя далеко не действия мясника представляются, если услышать название их дома, какая ирония. А кровавый дождь, лившийся, словно из рога изобилия, из нанесённых двумя прислужниками Теневого короля, больше напоминает лепестки алых роз; он покрывает лица, одежду, слипается в волосах — но фэйри выглядит настолько счастливой, как только последний из нападавших пал, хрипя, от железного охотничьего кинжала, словно получила что-то невероятно прекрасное в подарок. Казалось, что Хильда старалась растянуть удовольствие — даже убивала зачастую не сразу, иногда позволяла или сбежать, или, напротив, резво нападать, — однако стоило цели сделать выбор, как она срывалась и заканчивала всё одним беспощадным действием. Шея, голова, грудная клетка, спина, пробитые стрелами коленные чашечки.

Смешно.

Занятно, как легко можно было заставить девчонку из дома Рассекающих крыльев сменить отрешённое и постное выражение лица на возбуждённое азартом. Даже мысли взять кого-либо в плен у Мод не возникало — понимала, что те, кто стремился напасть на Теневого короля, уже готовы были умереть. Да и едва ли она готова была прервать свой кровавый танец, это ведь не спортивная охота, после которой принято отпускать дичь на волю — да и к дикому зверью у неё отношение словно было лучше, чем к большинству собратьев.

Если расчёт был на эйфорию от лёгкой победы — возможно, слава безумицы из Дома Рассекающих крыльев была не столь яркой, как того бы хотелось. Ведь, вкусив крови, охотничий пёс не упустит свою добычу, пока не загонит её всю. Парфорсная охота или же игра на истощение? Матильду устроил бы любой расклад. Женщина стряхнула с ножа кровь грубым взмахом, и казалось, что этот когда-то живой алый отразился в её голубых глазах. Матильда встаёт на грудь одного из павших и грубыми, мясницкими движениями, ломая рёбра, вырезает сердце. Затем ещё и ещё — ведь головы, по её своеволию, казались не столь интересным трофеем.

— Не моё сердце, Ваше Величество, — с тихим смешком произносит Мод, и, преподнося свой кровавый урожай к ногам своего короля, сопроводила свой жест уважения поклоном, — но по вкусу ли Вам этот подарок?

И, лишь услышав дозволение начать самую настоящую охоту, Матильда ещё больше восторжествовала — казалось, что и впрямь она выглядела живой. И даже не столько из-за награды, сколько из-за соревновательного духа, который только больше поощрялся, а из-за своей собственной страсти. Она лишь свистнула, прежде чем невесть откуда появился огромный пёс — белый с красными кончиками ушей и алыми глазами.
— Оставлю Айко рядом с Вами, мой король, на всякий случай. Ваше слово для этого чудесного мальчика — закон, — всё же гончая Аннуна была бы отличным подспорьем, если какая-то из крыс осмелится прошмыгнуть, пока Матильда отдавалась азарту охоты, и с фанатичным упрямством выискивала добычу.

Первый. Стрела меж лопаток с железным наконечником — кровавая пена изо рта казалась ей очаровательной, и Тильда безжалостно вырезает ещё одно сердце и скучающе поддевает носком ботинка голову.
— Ах... не рассчитала. Железный наконечник сердце задел, обидно, — с досадой пробормотала себе под нос фэйри, и потому дополнительно всё же отделила голову от тела с ловкостью заправского свежевателя. И со всё тем же предвкушением она выслеживала и других крыс, желая ощутить запах страха и даже игнорируя свои небольшие царапины и раны.

Оборотень по имени Дерек Хейл никогда в жизни не мог бы подумать, что возвращение в Бейкен Хиллс, всего лишь для того, чтобы узнать кто и почему убил его сестру — Лору, может обернуться подобным образом.
Что события буду случаться и случаться, происходить и происходить, что они, мерцающими плетьми, исполосовывающими поднебесное полотно черного низкого бархата над беспокойным городом, широко, извилистыми шрамами прерывающихся молний — разверзнутся во всю ширь, как небеса во время сильнейшей грозы, неожиданно и непредсказуемо примутся нарастать, снежным комом, в буквальном смысле этого слова.
Что в один "прекрасный" момент они, как необузданная, потерявшая управление(а на самом деле никогда его и не имевшая и не собиравшаяся иметь) горная река, выйдут из-под всяческого контроля и намертво затянут в себя, свяжут в самой гуще. Поймают, как паутина ловит глупого мотылька.
Если бы кто-то однажды сказал ему, если бы хоть один человек или не-человек даже посмел шепотом заикнуться про то, что он — нелюдимый неразговорчивый угрюмый бетта-волк будет, по самые кончики заостренных ушей, в гуще темных историй, бесконечной вереницей происходящих около кучки подростков, то, пожалуй, вервольф выдрал бы этому смельчаку глотку, сияя непроницаемой, льдистой голубизной глаз и равнодушно поджимая губы.
Но появился сперва он — глупый, лопоухий щен, по имени Скотт Маккол. Новообращенный, едва держащийся на своих неуклюжих лапках и доверчиво *зачеркнуто* совсем недоверчиво сияющий медовой желтизной глаз, превращающихся в теплый янтарь временами. Упрямый, смелый, справедливый. Ещё такой человек.
Хейлу приходилось тогда очень долго и напряженно думать, прохаживаясь из угла в угол сожженных развалин, пересыпанных пылью и насквозь пропитанных смертью, некогда звавшихся его домом. Он ведь хотел только узнать почему умерла Лора.
Дерек не мог точно понять, когда он впервые ощутил это.
Ответственность. Альфа, обративший Скотта, явно не торопился счесть его членом своей стаи так, как должно бы это делать приличному волку, приличному самцу и приличному вожаку. Волк этот был совершенно неприличным, а если точнее, то гребанным поехавшим психом.
"Я должен помочь ему" — просто появилось однажды в сознании. Однако, за юным волчонком Скоттом в довольно узкий жизненный круг ворвались, конечно же не спрашивая позволения и его друзья, обычные люди. Эллисон — девушка которую он любит. Лучшая её подруга Лидия...и один парень, такой щуплый и вечно несущий какой-то бессмысленный бред со скоростью света. Человек с шилом во всех известных и больше неизвестных местах. Парнишка со странным сочетанием имени и фамилии. Стайлз Стилински.
Хейл совершенно точно не сможет вспомнить сколько раз его хотелось просто поднять за шкирку и повесить на крючок, вмонтированный в стену, чтобы не мельтешил перед глазами, как муха под дихлофосом.
После стайки тинейджеров, в жизнь ворвались куда менее приятные люди — Ардженты. Но окончательно Хейл застрял во всем этом, когда рассек горло Питеру и когда глаза племянника обагрились алой, отнятой у дядюшки силой.
Новообращенная стая, которую никто не воспринимал всерьез, стая, над которой все смеялись, привязала Дерека в Бейкен Хиллс окончательно.
Теперь никуда нельзя было деться, взяв на себя ещё больше ответственности, он должен был присматривать за всеми. Особенно за теми, кто не имел никакой фактической силы. Даже Эллисон, несмотря на то, что она человек — может постоять за себя, как дочь охотника.
Но вот сын шерифа, кажется, даже биту толком держать не может. И черт его знает, почему Хейл задумывается об этом.

Энн давно не отвечает на звонки, а смешивать личную жизнь с уроками в лицее совсем не хочется. Перемены сегодня превращаются в несколько текстовых и один звонок. Как некая константа.

Это на Хьюитта совсем не похоже — пытаться до кого-то дозвониться, достать словно из-под земли. Обычно он лавирует на грани отчуждения и только изредка хватается за человека. Ему привычно, когда он нужен, а потом, когда этого «нужен» становится опасно много, хочется просто перерубить всё на корню.

Слишком много работы, интересных книг и тонна ненужных занятий — зачем съезжаться и выбирать цвет дивана, если надолго вы не задержитесь?
А тут вдруг приходится решать ещё какие-то вопросы.

И так же, как попытки дозвониться до Энн, не похожи на Хиро, точно так же не похоже и на неё, что она вдруг пропала. Неужели утренняя ссора разожгла настолько сильный огонь?

А впрочем... к концу рабочего дня желания смотреть на статус «онлайн» и непрочитанные уже не остается от слова совсем. Хиро блокирует телефон и откладывает его подальше. Последняя занятие сегодня и несколько минут драгоценного времени, чтобы только коснуться пальцами корешка библиотечной книги. Страницы всегда понимают лучше и всегда становятся нужным островком спасения в любой из дней. Пластмассовый стаканчик с холодным кофе (горячий отвратителен по всем параметрам) рядом. Идеально белая выглаженная рубашка. Тишина.

Хиро делает долгий вдох и протяжный выдох. Посреди обилия мультимедийных технологий, звонков телефона и фильтров Инстаграма только урок литературы он старается вести практически так, как видится в самой настоящей литературной академии прошедших столетий. Что-то в этом кажется Хиро несомненно правильным — избегать отпечатков современности всякими способами, чтобы погрузить учеников на страницы старых книг. И вкладывать в это душу, в отличие от отношений, хотя бы не грозит предательством.

Класс постепенно заполняется. Конечно, подростки всё ещё подростки, да и со своими человеческими годами Хиро уходит от них не так и далеко и надолго. Пространство заполняют разговоры и смех. Учитель приветствует учащихся с легкой, еле уловимой улыбкой, и до момента начала занятия ещё позволяет себе пробежать глазами по строкам.

Поднять глаза и смотреть немногим дольше заставляет только один человек. У неё такие же светлые, почти белые волосы, как и у него. Может даже показаться, что он ей приходится старшим братом. Только вот то, что происходит между ними, на семейные отношения совсем не похоже.

Как-то однажды, Хиро ловит себя на мысли, что ему чудится, или Лола обращает на него слишком много внимания. И да, внимание от старшеклассниц молодому учителю не столько льстит, сколько является практически обыкновенным явлением. Хиро закрывает на это глаза и делает скидку на то, что это как нечто небольшой издержки возраста его собственного и возраста тех самых девушек. Это никак не мешает, да и к ответным действиям тоже, разумеется, не ведёт.
Если бы не одно «но».

В этот раз он смотрит. Он видит и замечает. Не препятствует тому, как Лола постоянно берёт дополнительные задания и как глядит на него в ответ.

Толика внутреннего напряжения не покидает Хиро ни на секунду из грядущего урока. Литература XX века и «Великий Гэтсби» с противоречивой любовной линией и вопросом: «а кто из них любил друг друга?» звенит в голове и слетает с уст.

Глупо ощущать, как собственное сердце так по-юношески замирает ненадолго от ответного взгляда. От одного-единственного перехваченного взгляда.

Урок заканчивается. Аудитория пустеет. Остается только та самая новая ученица, которая вот-вот должна покинуть стены лицея (и может, это к лучшему).

Хиро неспешно проходит по рядам, собирая какие-то бумажки и черновики. Задерживается неподалёку от Лолы, спрашивает так же неторопливо и практически без эмоций:
— Мисс Коул, я так понимаю, вы выполнили то задание, которое брали на прошлом занятии?

Оборотень по имени Дерек Хейл никогда в жизни не мог бы подумать, что возвращение в Бейкен Хиллс, всего лишь для того, чтобы узнать кто и почему убил его сестру — Лору, может обернуться подобным образом.
Что события буду случаться и случаться, происходить и происходить, что они, мерцающими плетьми, исполосовывающими поднебесное полотно черного низкого бархата над беспокойным городом, широко, извилистыми шрамами прерывающихся молний — разверзнутся во всю ширь, как небеса во время сильнейшей грозы, неожиданно и непредсказуемо примутся нарастать, снежным комом, в буквальном смысле этого слова.
Что в один "прекрасный" момент они, как необузданная, потерявшая управление(а на самом деле никогда его и не имевшая и не собиравшаяся иметь) горная река, выйдут из-под всяческого контроля и намертво затянут в себя, свяжут в самой гуще. Поймают, как паутина ловит глупого мотылька.
Если бы кто-то однажды сказал ему, если бы хоть один человек или не-человек даже посмел шепотом заикнуться про то, что он — нелюдимый неразговорчивый угрюмый бетта-волк будет, по самые кончики заостренных ушей, в гуще темных историй, бесконечной вереницей происходящих около кучки подростков, то, пожалуй, вервольф выдрал бы этому смельчаку глотку, сияя непроницаемой, льдистой голубизной глаз и равнодушно поджимая губы.
Но появился сперва он — глупый, лопоухий щен, по имени Скотт Маккол. Новообращенный, едва держащийся на своих неуклюжих лапках и доверчиво *зачеркнуто* совсем недоверчиво сияющий медовой желтизной глаз, превращающихся в теплый янтарь временами. Упрямый, смелый, справедливый. Ещё такой человек.
Хейлу приходилось тогда очень долго и напряженно думать, прохаживаясь из угла в угол сожженных развалин, пересыпанных пылью и насквозь пропитанных смертью, некогда звавшихся его домом. Он ведь хотел только узнать почему умерла Лора.
Дерек не мог точно понять, когда он впервые ощутил это.
Ответственность. Альфа, обративший Скотта, явно не торопился счесть его членом своей стаи так, как должно бы это делать приличному волку, приличному самцу и приличному вожаку. Волк этот был совершенно неприличным, а если точнее, то гребанным поехавшим психом.
"Я должен помочь ему" — просто появилось однажды в сознании. Однако, за юным волчонком Скоттом в довольно узкий жизненный круг ворвались, конечно же не спрашивая позволения и его друзья, обычные люди. Эллисон — девушка которую он любит. Лучшая её подруга Лидия...и один парень, такой щуплый и вечно несущий какой-то бессмысленный бред со скоростью света. Человек с шилом во всех известных и больше неизвестных местах. Парнишка со странным сочетанием имени и фамилии. Стайлз Стилински.
Хейл совершенно точно не сможет вспомнить сколько раз его хотелось просто поднять за шкирку и повесить на крючок, вмонтированный в стену, чтобы не мельтешил перед глазами, как муха под дихлофосом.
После стайки тинейджеров, в жизнь ворвались куда менее приятные люди — Ардженты. Но окончательно Хейл застрял во всем этом, когда рассек горло Питеру и когда глаза племянника обагрились алой, отнятой у дядюшки силой.
Новообращенная стая, которую никто не воспринимал всерьез, стая, над которой все смеялись, привязала Дерека в Бейкен Хиллс окончательно.
Теперь никуда нельзя было деться, взяв на себя ещё больше ответственности, он должен был присматривать за всеми. Особенно за теми, кто не имел никакой фактической силы. Даже Эллисон, несмотря на то, что она человек — может постоять за себя, как дочь охотника.
Но вот сын шерифа, кажется, даже биту толком держать не может. И черт его знает, почему Хейл задумывается об этом.

Раскалённым солнцем сжигает кожу,
Ветер сушит слёзы и ранит веки.
Я героем был – стал теперь ничтожен,
Ты ушёл в закат, ты ушёл навеки.

На краю Земли по тропинке ночи,
Ты уходишь прочь, я бегу по следу.

Я закрыл глаза, позабыв про смелость,
Нити всех дорог – у твоей могилы.
Я не знаю сам, что теперь мне делать,
Разве клясть богов в недостатке силы.

Я искал ворота в Иное Царство,
Я швырял проклятья в глухое небо.
И какой же бог нам судил расстаться?
Я не знаю, был ты, иль может не был.

Я твоё опять повторяю имя –
Лишь кедровый лес отзовётся плачем.

Расцветает солнце бутоном светлым,
Видишь, в небеса улетает сокол.
Я приду к тебе по воде и пеплу,
Я приду к тебе по осколкам стёкол.

Если бы Андомеда Тонкс когда-нибудь читала библию, то всемирный потоп выглядел бы именно так.
С низкого неба, цвета облезлой свалявшейся шерсти, сплошь покрытого густыми кучевыми облаками, ледяными потоками лилась мерзкая влага, безо всякой передышки и намека на просвет.
Удивительно, как в мае может быть так - серо. Цвет выскребли, словно краску со стен, нанесенную туда лет пятьдесят назад. До неровного кирпича, неоднозначно подмигивающего оттенком свернувшейся крови. Или это свежие зеленые маячки распустившихся листьев слишком далеко?
Хотя, нет.
Вот же цветок! Прямо перед носом, необходимо только чуть опустить взгляд.
На неё смотрела темно-красная хризантема. И ещё одна и ещё. Рядом, ближе к центру композиции, расположились розы.
Лента была не черная - темно-фиолетовая.

Ремусу и Доре Люпин(Тонкс) - с вечной любовью и памятью.

Ни на надгробиях, ни на траурных лентах; нигде не было озвучено полного имени дочери.

Не называй меня Нимфадорой!

Хорошо. Обещаю. Больше никогда.
Клянусь. Можешь быть спокойна.
Можешь быть...

Кто-то, не произнося ни слова и даже не дыша, казалось, верно держал над головой огромный темный куполообразный зонт. Наверное, это был Гарри. Или Рональд. Нет, всё-таки Гарри, справа не наблюдается всполохов рыжей шевелюры. Или веснушек. Долговязости, чего там ещё есть у Уизли?

Смотри, какие конопушки я могу. А какой нос! Брови погуще, пореже, вообще без бровей. Рыжие волосы, длинней, короче, кудряшки?. Глазищи, ууууу.
В горошек, в полосочку, в линеечку.

Да, дорогая. Я знаю.

- Пора, - она не сразу услышала это чье-то обращение, бросая взгляд на тире между дат, выгравированных на камне: - Мы уже с самого утра здесь.
- Мне нужно ещё...время. Побудьте с Тедом, пожалуйста.
Речевой аппарат категорически отказывался произносить имя внука и мужа уменьшительно-ласкательно.
Это тут же вызывало ощутимое блуждание осколочных слез под веками.
Для жены, потерявшей мужа придумали название - вдова.
Для ребенка, потерявшего родителей, придумали название - сирота.
Никакого названия не придумали для матери, потерявшей ребенка. Наверное, потому что это слишком жестоко.
Наверное, потому что даже в самом несправедливом мире, мире погасшего солнца, победившего Абсолютного Зла, мире Ада на Земле, где все спасители развешаны на позорных столбах, феи нанизаны на булавки, а единороги запечены на гриле, дети не должны погибать прежде родителей, вынуждая их стоять у гроба.
Андромеда знала, что нужно сдвинуться с места.
И не могла обернуться вслед уходящей процессии. Не дай Мерлин, выглянет из чьи-то рук чуб ярко-розовых волос.
Она что, никогда не сможет глядеть на него без дрожи, без рубленого сердца в соку кровотока, проходящего через крупную мясорубку?.
Позади ждал пустой стылый дом.
Где-то там сейчас будут вести беседы о падении Темного Лорда, о Хогвартсе, о министре и Министерстве, о...
Любой разговор означает продолжение.
Тонкс стояла в тупике.
Фамилия в скобочках, окрыленно сопровождавшая её всю жизнь, превратилась в раскаленный нож, проворачиваемый где-то в самом центре солнечного сплетения. В гремящие оковы, оплетшие щиколотки.