Не судите да не судимы будете — сказано в священном Писании, но есть те, кому этот дар предписан свыше — суд их справедлив и непогрешим. Таков удел святых, таково право избранных. И это — твое право, Эмбер.
С самого детства ты выслушивала чужие беды, разрешала чужие споры. К тебе шли за советом, у тебя искали высшего суда. О тебе говорят, что ты наследница дела царя Соломона; другие шепчут — прямая посланница Бога на Земле; третьи верят: ты станешь их адвокатом на Страшном Суде, перекрестившись, добавляют — лишь бы только не обвинителем.
В свои юные годы ты признанная святая, тебе молятся, у тебя есть свое шоу на телевидении, о тебе пишут как о культурном феномене, за тобой готовы идти, и тебе готовы подчиняться.
Твое слово — закон для тех, кто верит в тебя, и когда твой приговор суров, никто не смеет возразить. Потому что знают: спорить с тобой — все равно что роптать на Всевышнего. Да будет воля твоя, Эмбер Уайли. Весы готовы — тебе осталось лишь положить на одну их чашу чье-нибудь сердце.
И тогда Она явится миру.

Гори-гори ясно, чтобы не погасло, — распевает играющая во дворе ребятня, а в твоих глазах отражаются отблески пламени. Ты чиркаешь спичкой и сжигаешь все свои беды одним махом. Фотография отвергшего тебя возлюбленного — в топку! Билет на концерт, на который отец обещал пойти с тобой, но променял на новую семью — в топку! Записка с гнусными оскорблениями от лучшей подруги — в топку!
В тебе так много злости, так много гнева, — но никто не слышит, не понимает, не хочет понять. Никто, кроме Него. Его голос слышится в пламени зажженной свечи — «ты не одна». Его шепот преследует из зарева пожара в доме твоего несостоявшегося бойфренда (и как это он загорелся?) — «пламя очистит все». Ты слушаешь и понимаешь: это правда. Этому миру уже не помочь, он прогнил насквозь. Лучшее, что можно с ним сделать — это сжечь дотла.
Ты снова чиркаешь спичкой и смотришь на огонь, пока он не начинает обжигать тебе пальцы. Ты стараешься не одергивать руку, позволяя ожогу расцвести на коже — тренируешься, пока не оказываешься способна терпеть эту боль, не дрогнув.
В комнате горят свечи: значит, Он с тобой. Он ждет. Ты хочешь открыть Ему двери, но для этого нужно запереть другие. Так, чтобы никто не вышел. Так, чтобы ты сама не вышла. Но ведь ты и не хочешь, правда?
Пламя очистит все.

— Теффи чувствует это с детства — в своей голове, в своей крови, в своей душе. Чье-то незримое присутствие. Чей-то дух рядом. Это совсем не похоже на то, что описывают как шизофрению — это вообще не смахивает на безумие. Это так же естественно как дышать. Это — часть ее жизни.
— Старые женщины из индейской резервации рассказывают Теффи о первородных духах-прародителях, о зверолюдях, нагвалях. О том, что многие из ныне живущих людей — даже тех, кто не чувствует так остро, как Теффи — их потомки, в них течет звериная кровь, у них звериная память. Стефани просто, вероятно, «повезло» чуть больше, чем остальным. У нее нет границы между этой древней памятью и собственным сознанием.
— Понемногу Теффи обнаруживает у себя талант «находить скрытое». Потерянные матерью ключи,  забытый отцом бумажник, выход из тупика, в который они забрели с друзьями, шатаясь по городу. Нет ничего, что Теффи не могла бы отыскать. У нее звериное чутье.  Ей помогает ее мысленный зверь.
— Сейчас она способна уже не только найти завалившуюся куда-то безделушку.  Некоторые вещи, места или люди просто должны быть найденными Теффи. Она возвращает домой потерявшихся детишек, находит сокрытые в городе артефакты, открывает небольшие «колодцы силы» в сердце каменных джунглей. Обзаводится знакомствами среди Старших, осознающих, сколь уникальная и полезна может быть эта юная девочка, открывает для себя потаенный мир магии.
— И что бы она не делала — ее внутренний зверь всегда с ней рядом.

Элспет — мечтательница и фантазерка. Она,  скорее всего, была Зрящей при жизни и дружила с маленькими пикси на бабушкиной ферме. Пикси не смогли спасти ее от насильника, бросившего умирать на обочине, когда все было кончено, а вот Лайни — да. Элспет — вечно сияющее солнышко семьи Эбернети, ее украшение и вечная сказочница. Элспет принимает новеньких с распростертыми объятьями, читает вслух детям в больницах и приютах, разводит фиалки на подоконнике. Все шутят, что Элспет на самом деле — родная дочь Лионеля, так они похожи: но она только отмахивается с улыбкой, а он ничего не понимает, ведь ему все — родные.

При рождении его нарекли Гектором, его мать верила, что это имя придаст ему силы, потому что жизнь — нелегкая штука, особенно в их семье. Он должен был стать гордостью семьи (все-таки первенец. Сын!) и, в первую очередь, защитником. Гек рос с этим ощущением, но никогда точно не знал, кого именно он должен был защищать — а от кого — узнал довольно рано.  Детство в приютах и патронажных семьях — нелегкое дело, даже для мальчишки его склада характера. Он на самом деле не был задирой и хулиганом, он просто остро чувствовал несправедливость, А еще он искал. Всегда. Сколько себя помнил. Кого-то.
Её.
О младшей сестре он не знал ничего. Собственно, и о себе тоже. Гектора нашли у стен лютеранской церкви через несколько недель после его рождения,  при нем не было ничего, даже записки с именем, а принесших его людей никто не видел. Возможно, сложись все иначе, они с Гертой могли бы расти вместе, рядом друг с другом и у Гека не было бы затруднений с поиском себя, но время (и магия) безжалостны, и пусть они разлучили близнецов, разорвать связь между ними даже этим силам не удалось.
За прожитые годы, Гектор сменил несколько фостерных семей, одна за другой они отказывались от него, возвращали в приют, находя различные объяснения. И в какой-то момент, ожидаемо, мальчик почувствовал себя ненужным, не таким, какой нужен был родителям. А о том, что он другой на самом деле, он и не подозревал.
Гектор видел мир, его магическую составляющую, он жил в нем, общался с ним, изучал по мере своих сил, потому что помощи искать было не откуда — взрослые в приемных семьях не понимали его, не видели того, что наблюдал он. Возможно, именно эти чудачества в скопе со вспыльчивым характером, и были причиной отказа от него.
В тринадцать Гек сбежал из приюта, решив жить самостоятельно, однако, на улице беглец пробыл не больше суток — его нашла полиция и вернула под опеку государства. Но этого было ему достаточно для того, чтобы понять — рассчитывать он может только на себя, потому, когда ему снова нашли родителей, мальчик кардинально изменил свое поведение. Он старательно прикидывался нормальным и много времени проводил вне дома, чем, в принципе, устраивал приемных родителей — его оценки были намного выше среднего, дома он появлялся, что позволяло контролирующим органам убедиться в безопасности ребенка, а сам при этом парень учился жить. Он устроился курьером — доставлял сперва заказы за мизерную плату, потом, доказав свою надежность, начал получать немного больше, ну а вскоре научился использовать свой дар как положено — доставка магических вещей требовала определенного навыка и осведомленности, а его чистая человеческая кровь и далеко необычное человеческое зрение давало возможность кое-где развернуться. Гектор копил деньги, откладывал как мог и с чего только мог, и к своему совершеннолетию накопил приличную сумму для обеспечивания себя на первое время.
Казалось бы, все наладилось — тяжелое детство позади и то, что еще тянулось, можно было отбросить и заботиться о себе самостоятельно, но ощущение какой-то ненаполненности, нецелостности преследовало и во взрослом возрасте. Он чувствовал — что-то грядет — и избавиться от предвкушения и страха, как во время рыбалки, подсекая улов, он не мог.

Не редко она до позднего вечера зависала в библиотеке с парой книжек в руках. Ей очень нравилось читать, нравилось проникать в тот мир, который открывают писатели в своих повествованиях. И Венди могла читать одну и ту же книгу столько раз, что сама порой сбивалась со счета. И не удивительно. Почти никаких других развлечений в жизни Стонэм не было. Да девушка и не искала ничего другого для себя, считая, что у нее есть все, что достаточно для жизни. А эти так называемые "друзья" и "подруги" просто морока, причем никому не нужная морока, мозолящая глаза. Она не нуждалась во всем этом. Ей этой притворной дружбы и так хватало по горло с детских лет. Теперь ее друзья - книги и всякие другие развлечения и дела, которыми можно заниматься без присутствия лишних глаз и ушей. Стонэм устраивало в своей жизни абсолютно все даже несмотря на то, что порой она сомневалась в правильности своих мыслей касательно некоторых людей. Но эти мысли уходили из головы Стонэм так же быстро, как и приходили в нее.
   Сегодняшний вечер выдался на славу. Венди дочитала одну из тех книг, которые откладывала на дальние полки на недолгое время. И, хотя девушка планировала закончить несколько раньше, разница была не значительной - полчаса...ну или час. Так или иначе, но Венди было некуда спешить. Ее никто и нигде никогда не ждал, поэтому она вполне спокойно могла хоть всю ночь провести в библиотеке, и никто бы не обратил внимания на ее отсутствие. Такова была природа и жизнь Венди. И это ее радовало.
   Собрав все книги, которые снимала сегодня с полок, а таких было, как и обычно, довольно много, Венди поднялась со своего места и пошла между рядов книг, расставляя все по местам. Она любила этим заниматься, и за эти года обучения уже прекрасно знала где и какая книга должна лежать. Библиотекарша уже привыкла к тому, что Венди может находится тут часами и при этом не проронить ни слова. Поэтому, когда Стонэм поднялась со своего места, женщина лишь посмотрела в сторону, которую пошла студентка. Убедившись, что и в этот раз Венди не собирается забирать книги без разрешения, библиотекарша вернулась к своим делам.
   "Вот эта стоит тут... А эта - тут." мысленно говорила сама себе Венди, расставляя книжки по нужным полкам. Казалось, что это занятие ей никогда не надоест. Стонэм каждый день, почти, проводит вот так - после учебы приходит в библиотеку и сидит тут допоздна, а потом, взяв книгу или две, возвращается в комнату. Сегодняшний день ничем не отличался ото всех остальных. Она так же собиралась взять книжку с собой и дочитать в комнате, пока спать не ляжет.
   Девушка остановилась между полок, крутя в руках две оставшиеся книги. Какую из них взять? Одна была интересна приключениями, адреналином, новыми островами и открытиями... А вторая - милая, нежная, немного наивная книга в стиле "фэнтэзи". И та, и та вызывала в мыслях приятные воспоминания о содержимом. Возможно, стоило взять что-то из того, что пока Венди не читала? Нет. Ей не хотелось ничего менять.
   - М..м...можно? - едва слышным шепотом, спросила Венди, подходя к библиотекарши с двумя книгами. Та улыбнулась и кивнула, поскольку прекрасно знала, что уже завтра Стонэм вернется с книгами и попросит новые. Все так же тихо и неуверенно, смотря на обложки взятых книг. Да, в этом была вся она - не любит и не умеет разговаривать с людьми.
   - С...пасибо... - кивнув, Венди быстро перехватила книги поудобнее, не слишком быстрой походкой направляясь к выходу. Она шла, как всегда - спокойно, несколько растянуто. Ей не хотелось возвращаться в комнату раньше времени. Да и вообще Венди никуда не хотела. Будь ее воля, она бы на ночь оставалась время от времени в библиотеке. Но...
   "Ой..." мысленно произнесла Венди, заметив в коридоре какую-то фигуру. Что в такое время тут мог делать хоть кто-нибудь из людей? Тем более сидя на полу... "Кто это?" в коридоре было довольно темно, и Стонэм не могла разглядеть человека до того самого момента, пока не оказалась в паре шагов от него. Точнее от нее. "Это же... это же Эйвери Мертей... что-то случилось?" Венди остановилась, смотря на девушку совершенно молча. Она выглядела не так, как обычно. Слишком расстроена и подавлена.
   - А... - Венди открыла рот, чтобы что-то сказать и тут же закрыла его, опустив плечи. Что она могла сказать ей? Что она вообще тут делала? Надо было просто мимо пройти, уткнувшись носом в книгу и наплевать на то, что в коридоре читать бы не получилось. Но то, как выглядела девушка... Венди просто не могла пройти мимо нее.
   - Ты... - внутри все замерло, когда Стонэм попыталась заговорить снова. Сердце почти перестало биться от страха, а голос едва ли был слышен да и дрожал к тому же, словно был не настоящим и с помехами. - Все...нормально? - Венди покрепче сжала в руках книги - они словно заменили ей какую-то опору. Нет, она не боялась говорить с Эйвери. Стонэм просто не умела говорить с людьми. И, если что-то и делала, то обычно молча. Ее это устраивало.
   "Но ведь что-то же случилось... Я не могу пройти мимо нее. Ей помощь нужна, а тут больше никого нет.. Значит, она тут одна? Но почему? У нее же много друзей. Неужели никто не может помочь ей сейчас, когда ей явно нужна их помощь и поддержка? Я не понимаю их... зачем дружить, если в нужный момент вы придаете и сбегаете?" конечно, Венди могла быть и не права, но ее мысли - это ее мысли, и никто не сможет изменить ни ее, ни эти мысли. "Почему люди все так жестоки? Почему, когда все хорошо, они всегда находятся рядом и оказывают внимание, а когда что-то идет не так, отворачиваются?" мысли не давали ей покоя, но вслух Венди не решилась больше произнести и слова. И так слишком много сказала - второй раз, когда она говорит с кем-то первая... и второй раз волнения не стало меньше, а только больше.

Денёк намечался так себе.
Что именно происходит там, «наверху» (прозекторская и холодильник находились на обычном первом этаже, но Чайне было как-то привычнее считать, что он — традиционный житель подвалов и цокольных помещений, этакий Аид вечно кипящего ада под названием больница), Док не вникал. Краем уха зацепил что-то про хирургию, странные случаи, какие-то комы, но потом отвлекся на свой график.
На рабочей зоне санитары уже устраивали очень солидную тушу, негромко переругиваясь и прикидывая, выдержит ли стол такой вес. Стол, к сожалению, выдержал. Чайна прикинул, насколько веселая работа ему предстоит, и во всех смыслах в нее погрузился на ближайшие два часа.
Никто не отвлекал, но потом, как это бывает, дверь открылась один раз — и больше дольше чем на пять минут не закрывалась. На исследование таскали и таскали образцы, но еще до того, как Чайна успел за них взяться, примчались и сказали немного отложить, а сейчас заменить хирурга. Тот был очень занят с теми самыми пациентами.
— Что значит те самые?.. — не сообразил Чайна. Он еще и возмутиться хотел, и показать Митчелла Монагана, которого едва успел зашить, и гору предстоящей работы, но его в этот раз даже слушать не стали. Чайна так просто не сдался и, сунув чистый скальпель в карман, отправился ругаться уже куда-нибудь к начальству. По пути его перехватили с усталым «Наконец-то» и сунули свежий халат. На бейдже значился хирург. Аманда Мейсон.
— Мы даже не похожи, — пошутил Чайна, но никто и шуток слушать не стал. И, пока Чайна размышлял о том, что халат Аманды ему впору, что говорит очень много о габаритах Аманды, его уже пихнули принимать пациентов. Со старушкой, которая уронила себе на ногу цветочный горшок, пришлось повозиться. Та была глуха и не очень-то ориентировалась в происходящем, а сопровождения у нее никакого не нашлось.
Вот следующий пациент был занятный.
— И кто же вас покусал? — уточнил Чайна. На добрый толк, стоило бы такое зашивать под наркозом, но пациент, кажется, и так был основательно не в себе и тупил не хуже бабки, так что Чайна бахнул ему местное обезболивание и как мог аккуратно зашил. И, провожая, даже уточнил у медсестры, вызвали ли уже копов, как обычно в таких случаях.
Та поступила оригинально — послала Чайну нахуй.
Вот теперь Чайна удивился.  Да так искренне, что даже переспрашивать ничего не стал.
Он зашил еще одного тупящего покусанного и прикинул, что он что-то упускает. Очень сильно упускает, почти как тогда, когда на его дне рождения лет сорок назад торт сожрали, пока она подарки рассматривал.
Больше таких критических ошибок в своей жизни Чайна допускать не собирался. Так что он, отправив в урну очередную пару перчаток, поискал ключ от чужого кабинета (и нашел его в кармане халата) и вышел наружу, чтобы прогуляться до кого-нибудь и выяснить, почему все-таки нахуй, кто кусается и куда пропал штатный хирург.
На посту никого не было.
Чайна выдохнул, потер виски и повернулся было пойти поискать, как его окликнула медсестра, что у него новый пациент.
— А этому что откусили? — даже с интересом уточнил Чайна, отправляясь без особой охоты обратно.
— А много у вас было покусанных, доктор?..
— Аманда Мейсон, — любезно подсказал Чайна, — пока двое. А...
Медсестра поступила не менее оригинально, чем ее предшественница — она перекрестилась и умчалась, словно Чайна и правда был Амандой Мейсон, чьи халаты свободно садились на немаленького мужика.
— Ни хрена я не понимаю, — сообщил Чайна чахлому замиокулькасу в кадке в углу, но послушно пошел обратно к рабочему месту. И, заметив возле него очередного пациента, уточнил, отпирая дверь:
— Ну а вам что откусили? Надеюсь, не пальцы, это уже не оригинально.

Некоторое время Дэмиан спокойно смотрел, как парень, уже почти переставший трепыхаться в его руках, совсем как муха насаженная на зубочистку, теряет последнюю связь с этим миром. Как плетьми повисли его руки, еще недавно судорожно пытавшиеся ослабить стальную хватку, а ноги больше не искали опоры в воздухе, едва касаясь носками ботинок покрытого трещинами асфальта. Грейсон изучал лишь бледнеющее лицо и закатывающиеся глаза, смутно что-то напоминающие. — Как было в ту ночь? — Ты не помнишь? — Нет, я помню только тяжелые удары, затем тишину и кромешный мрак. — А после? — Темноту и твой голос… — Я был уродом. — И не поспоришь… — Ты был не лучше! — Я не хотел умирать! — Ты украл мою вещь! — Она не твоя… — Ты уверен? — Это дьявольский ключ, не демонский. — А ты думаешь, что они сильно заморачивались с верной квалификацией вещи, которую нагло изъяли? — Какой термин… — Ну не могу же я сказать, что кучка монахов спиздила мой ключ? — А почему нет? — Потому что… — Исчерпывающий ответ! — Да, но больше ты ничего не помнишь? — Нет, только сделку и после… пробуждение, клетку и прочие прелести первых двух лет жизни с тобой в одном теле. — Я был конкретным уродом. — И снова: не поспоришь. — Я видел и помню гораздо больше. — Да? И что же? — Я помню, как ты умирал…

До одержимого почти не доносился голос девушки, из-за которой все это и происходило, служа лишь общим фоном. Пока где-то внутри него не щелкнул «выключатель», спровоцированный не столько сожалением и болью в ее голосе, сколько наложением мягкости голоса Лиз и странно болезненного сожаления в голосе его вечного спутника. Тогда смысл фраз начал потихоньку доходить до них обоих, а улица снова приняла более реальные очертания, наконец-то проявляя что-то за пределами узкого круга, что включал лишь самого Грейсона и того, чью жизнь он был готов прервать. — Нет!!!!! Если ты это сделаешь сейчас, то больше никогда меня не увидишь! — И Дэмиан наконец-то повернул голову, чтобы взглянуть в глаза девушке, что произнесла эти громкие слова. Для него даже в этом темном переулке, даже устремившая на него взгляд полный страха, удивления, сожаления и боли, Элизабет была прекрасна и он ни на мгновение не задумался о том, чтобы хоть как-то принизить ее назвав кем-то, кроме ангела. — Труба… — Ага… — Пусть выживет. — Как скажешь… — Ты давно со мной не спорил. — Мне начать? — Нет, все нормально, привыкаю... Резким броском он отправил кавалера Лиз в полет вдоль улочки с последующим приземлением на совершенно неприличном расстоянии от происходящего. Одержимый не боялся, что этот парень, полностью оклемавшись заявит на него в полицию, жители Нового Орлеана были достаточно умны, чтобы не совать свой нос к копам, когда сталкивались с кем-то, кто был им явно не по зубам, кроме того он собирался немного подправить парню воспоминания, с помощью игрушек, взятых взаймы у одной старой знакомой. — Он жив, как ты и просила. И останется таковым, если не полезет к тебе — это я могу обещать. Более того, я готов выполнить это обещание. — Дэмиан полностью повернулся к девушке, сосредотачивая на ней все внимание и переставая воспринимать отползающего как можно дальше смертного. И улыбнулся ей, почти также, как улыбался за много дней до этого, до того, как началась вся эта игра в кошки мышки, а целью кошки почему-то была вовсе не смерть серенького существа.

Но уже спустя несколько секунд его улыбка померкла, на мгновение явив Элизабет выражение схожее с гримасой боли. — Я не собирался ничего такого с ним делать, если бы он не прикоснулся к тебе! Я никому не позволю касаться тебя! — Тихий голос Грейсона вновь предназначался лишь для одного человека, не разносясь по улице дальше, чем следовало, а лицо на этот раз больше напоминало посмертную маску, слишком глубоко он запрятал свои истинные эмоции, вновь прикрываясь улыбкой, как щитом. — Она ведь не знает… — И такими темпами не узнает! — Успокойся… — А смысл? — Смысл есть всегда, к тому же она еще не сбежала, как в первый раз и не попыталась вмазать, как во второй… — Но и не бросилась целовать! — Это ты загнул… Таким он и остался, когда парень все же решил ответить на ту небольшую лавину из вопросов, которой он оказался засыпан, пряча руки в карманы джинсов, отчего все прежние образы разбивались в осколки, формируя контраст домашней простоты с недавним поведением убийцы. — Никаких жучков, я даже боюсь заглядывать в твою сумочку, там ведь поди Нарния, да и приглядывать за тобой больше не получится, я сломал свое волшебное зеркальце. Да, это действительно было волшебное зеркало… пришлось пообщаться с одной колдуньей. — Дэмиан действительно был предельно честен с Лиз, не решившись утаивать от нее что-то, опасаясь простой истины «если он попробует — она и правда уйдет насовсем», а пока их диалог продолжался, несмотря на то, что теперь девушка явно злилась еще сильнее. — Если он не нужен тебе и такой скучный, то зачем же ты пошла на это чертово свидание с таким унылым комком водорослей? Те розы еще стоят? Ты не отправила их в мусорку? — Одержимый сменил тему также внезапно, как показал ту искренность, на которую был способен сейчас, по-прежнему стоя перед ней в темном переулке.

[indent] Возможность расслабиться и по-настоящему отдохнуть на стоящей внимания вечеринке у Лукаса выдавалась не так уж часто. Большую часть времени голова была забита проблемами - семейными, учебными, связанными с клиентами и с кучей других подработок - и когда вся эта карусель наконец останавливалась, его хватало только на пару бутылок пива в одиночестве и на то, чтобы завалиться спать раньше трёх. Всё остальное раз за разом оставалось за бортом, пока однажды он вдруг не осознал, что это здорово давит на мозги и  выматывает душу. И что если так пойдёт дальше, он может незаметно для самого себя съехать с катушек, а вот это будет уже плохо для всех, особенно для Олли и Амелии, и надо бы срочно что-то предпринять, спасти свои перегревшиеся мозги. Одно знакомство, другое, третье, где-то через однокурсников, где-то через клиентов помоложе, и вот уже возможность расслабиться как следует нашла его сама - в виде приглашения на вечеринку, которая, по меркам Ланкастера, похоже была прямо-таки гибридом Мет Гала и "тесной дружеской встречи" у какой-нибудь рок-звезды. Вот так и получилось, что сейчас Лукас, держа в руке кислотного цвета коктейль, стоял на пороге расцвеченного разноцветными огнями клуба, снятого хозяином этого веселья, и раздумывал, с чего бы начать.
[indent] В воздухе пахло смесью чужих парфюмов, спиртным, немного табаком и, кажется, кальяном, музыка гремела так, что было не разобрать слов, прозвучавших в полуметре от тебя, огни метались по стенам и потолку, а колышущаяся толпа прямо-таки излучала лихорадочное веселье. Лукас и сам его сейчас чувствовал: в голове была странная, особенная лёгкость, как будто он надышался газа, в груди росло ощущение какого-то особенного диковатого азарта, который обычно охватывает в предвкушении приключений или какой-то будоражащей опасности, а по венам растекалось тепло и всё больше разгорающаяся энергия от первого выпитого коктейля. Лукас обычно пил редко и мало, но сегодня он был настроен напропалую нарушать собственные правила. И начать прямо сейчас, осталось только найти, с кем.
[indent] "С кем" так же, как и сегодняшняя вечеринка, нашло его само: Лукас ещё только проталкивался сквозь толпу, ища себе место поуютнее и присматриваясь к собравшимся, когда разглядел чуть поодаль знакомую фигуру, высокую, длинноволосую и, как всегда, очень, даже чересчур шикарную. Джо Амато. Тот самый чёртов Джо Амато. Это же надо, столько не видеться и вдруг вот так столкнуться! Радость, которую Лукас испытал при виде Джо, удивила его самого, но отмахиваться от этого ощущения он не стал: давний друг, бывший любовник из не такого уж далёкого прошлого - чем не причина для радости в конце концов? Мысль о том, один ли сейчас Джо и как насчёт вспомнить прошлое, промелькнула на краю сознания, но Лукас даже не стал её додумывать и самому себе в ней признаваться. Потом, потом, всё потом, сначала ведь воспитанные люди здороваются, верно?
[indent] Проскользнув сквозь толпу в несколько быстрых движений и по-прежнему не расставаясь с коктейлем, Лукас вырос за спиной у Джо и засиял ослепительно широкой улыбкой:
- Джо! - перекрыть музыку вдруг оказалось очень просто. Лукас положил руку давнему знакомому на плечо. - Я был уверен, что ты уже в Лондоне и вся музыкальная сцена твоя, а я просто, как всегда, ни хрена не знаю! Как ты? Выпьем? Отдыхаешь здесь или работаешь? Отвлекаю или не очень? Ответить надо на всё, но можно в любом порядке, - он всё-таки приложился к стакану, ни на секунду не сводя с собеседника смеющихся сияющих глаз.
[indent] Надо же, Джо Амато. Парень, которому он когда-то отсосал за школой. Парень, которого он рисовал, пока тот не видел, всегда почему-то в профиль. Парень, для которого он мечтал о великом будущем, слушая его гитару и ситар. Который заслуживает лучшего, но как же классно, что он всё ещё в Ланкастере.

Бесу действительно понравился его подарок. Гидеон облегченно выдыхает. Значит все было не зря. Он не был уверен, что приятель вообще вспомнит про эти часы. Как показалось тогда юноше, его другу эта вещица понравилась, но она стоила достаточно дорого. Впрочем, в их положении, даже хлеб стоил дорого. Но Гринграсс запомнил эти часы. И маггловскую улочку, на которой располагался блошиный рынок, где их продавали.

—Мне очень нравится, правда, но откуда у тебя деньги?

Никогда в жизни Гидеону не хотелось кому-то что-то дарить. Он преподносил подарки, потому что того требовали приличия. Однокурсникам на дни рождения и Рождество неизменные книги, перья и прочие нейтральные подарки, связанные с учебой. Многочисленным родственникам — ничего не значащие и ни к чему не обязывающие безделушки. Обычно, все это заказывалось по каталогу. Зачастую, слизеринец не прикасался к подарку руками даже чтобы подписать поздравительную карточку. Все делала служба доставки.

Однако здесь Гидеон испытал острое и неуемное желание сделать подарок, лично. И чтобы порадовать друга, а не соблюсти приличия или выполнить формальность. Два дня он боролся с этим желанием. Не находил себе места. На спрятанные деньги он мог купить Бесу не просто часы, а целую часовую лавку. Иногда ему хотелось достать эту заначку и идя по Парижу, покупать все, во что приятель ткнет пальцем, лишь бы порадовать его. Но почему-то это казалось Гринграссу неправильным. Как-будто что-то незримое сломается между ними, если встанет вопрос о деньгах.

Кое-какие маггловские деньги у них, конечно, водились, но надолго не задерживались. Ведь им надо было питаться, и разумеется, хотелось делать это хотя бы раз в день. Вино и табак тоже были недешевы, так что приятели тратили столько же, сколько и зарабатывали. Наконец, Гидеон решился. Вчера Бес весело насвистывая умчался по своим загадочным делам, а молодой аристократ решительно отправился на охоту за часами.

Сначала он аппарировал  в небольшой проулок неподалеку от Rue des Rosiers. Оттуда молодые люди возвращались с прогулки в прошлый раз, потому что Гидеон неизменно питал отвращение к маггловскому транспорту. С независимым видом прошелся по блошиному рынку туда-сюда. Наконец, приблизился к заветному лотку. Часики были еще не проданы, будто ждали его.

Совершив быстрый рывок, Гидеон, наследник рода Гринграссов, одних из Священных 28, лучший ученик школы Хогвартс, будущий сотрудник Министерства Магии Великобритании, схватил с прилавка часы и помчался прочь под гневные крики продавцов. Кто-то бросился за ним в погоню, кто-то пытался заступить ему путь, но Гидеон Гринграсс неизменно демонстрировал превосходство волшебника над магглами, уверенно уворачиваясь и перескакивая через прилавки. Наконец он достиг переулка, откуда с хлопком трансгрессировал, надежно отрезав от себя погоню.

Все эти воспоминания вихрем пронеслись в голове парня, заставив его покраснеть. Подумать только, на что он пошел, ради того, чтоб порадовать друга. Щеки мучительно залил румянец стыда. Пусть он и не испытывал вины перед магглом, продававшим часы, ему было безмерно стыдно перед самим собой и своими безупречными поколениями предков. Франция совершенно изменила Гидеона. А еще он с тоской подумал, что скоро все это закончится и вздохнул.

—  Я.... Я.... В общем, я их украл.

С трудом выдавив признание, юноша покраснел еще сильнее, хоть это казалось невозможным и потянулся за бутылкой. Деловито наполняя свой стакан, он делал вид, что полностью сосредоточен на этом процессе, искоса наблюдая за реакцией Беса.